Почему так важен Оруэлл

Фраза «английский до мозга костей», столь часто сопровождающая имя Оруэлла, ему самому послужила бы, практически несомненно, мишенью для презрительных насмешек. Немногие из сцен его художественных произведений столь же автобиографичны, как отрывок из начальной главы романа «Да здравствует фикус!», воспроизводящего время, проведенное им в должности помощника продавца книжного магазина на углу Саут-Энд-Грин, Хампстед. И вот мы видим, как ничтожный в своем положении Гордон Комсток вынужден сдерживать себя, со всей вежливостью общаясь с лишенным всякого литературного вкуса снобом, миссис Пенн:

«Понимаете ли, мистер Комсток, в Голсуорси чувствуется что-то поистине великое. Такая широта, такая мощь, столько чисто английского и вообще человеческого. У него каждое произведение — человеческий документ».

«И у Пристли, — вступил Гордон. — Вы не находите, что Пристли тоже мыслит весьма широко?»

«О да! Так широко, так человечно! И такой выразительный язык!.. Нет ли последней книги Хью Уолпола? — перебила миссис Пен. — Меня сейчас как-то тянет к эпической, классической литературе. Вы понимаете, Уолпол мне видится поистине великим писателем, он у меня сразу за Голсуорси. Что-то такое в нем высокое, и в то же время что-то такое человеческое».

«И язык — истинно английский», — поддакнул Гордон.

«Несомненно. Дивный, дивный английский»[46].

Но даже столь безмерного сарказма недостаточно, чтобы обескуражить «лагерь Альбиона» в рядах почитателей Оруэлла. Некоторые члены этой фракции даже указывают на самоотверженную его защиту Вудхауса как на проявление глубинного родства, которое связывает наши литературные достояния. Они как-то обходят вниманием тот факт, что Вудхаус фактически был американцем, а также то, что в те времена, когда ему понадобилась защита Оруэлла, на мистера Вудхауса сыпались клеветнические измышления со стороны каждого краснощекого хама и любителя ростбифов и демагогии «царственного сего острова»[47], против него была развернута безмозглая кампания по дискредитации, получившая официальное одобрение, и долгие десятилетия ушли на то, чтобы справиться с ее результатами.

По мере того как двадцатый век двигался к своему завершению, «вопрос о текущем состоянии Англии»[48] вновь обрел актуальность в самой острой форме. Британская империя рассыпалась (или таяла, термин здесь — дело вкуса и интерпретации), и на фоне этой гибели Шотландия, Уэльс и Ирландия выдвинули претензии на собственную государственность, в ответ южные части страны расцвели флагами святого Георгия. Эмблема с красным крестом появляется в барах, на лобовом стекле такси, на мускулистых конечностях футбольных фанатов, и это — скорее симптом общей неуверенности как во внутреннем положении государства, так и перед лицом вызовов, которые несет в себе идея «единой Европы». В этом контексте постоянно возрастает количество любителей небрежно цитировать Оруэлла. Особенно выделился Джон Мейджор, последний в двадцатом веке министр от тори. В апреле 1993 года, желая подбодрить свою консервативную аудиторию, он несколько раз повторил о заинтересованности в теории и практике идеи «единой Европы», но при этом заявил:

«Это — лучшее от Британии, это — вклад части нашей уникальности и самобытности в Европейский дом. Такой же уникальной и самобытной Британия останется и в Евросоюзе. И через пятьдесят лет она все еще будет страной длинных теней, ложащихся на сельские пейзажи, страной теплого пива, неистребимой зелени пригородов, любителей собак и бассейнов и, как сказал Оруэлл, „пожилых дам на велосипедах, едущих к святому причастию сквозь утреннюю дымку“, — и если мы настоим на своем, Шекспира продолжат читать даже в школах. Англия сохранится неизменной во всех мелочах».

Мейджор был достаточно высокого мнения об этой метафоре, чтобы включить ее потом в свою автобиографию. И он был достаточно уверен в авторитете использованного им имени, чтобы вернуться к нему в своей речи, произнесенной в августе 1995 года на конференции Консервативной партии:

«Я думаю, лейбористы читали роман „1984“ — книгу, рассказавшую нам о „двоемыслии“. Вы помните, двоемыслие — это такой фокус, состоящий в том, что вы умудряетесь придерживаться двух взаимоисключающих мнений, одновременно соглашаясь с обоими. Это — продукт интеллектуальной деятельности еще одного социалиста из частной школы. Его имя было Джордж Оруэлл. Но это не совсем так. Это был его псевдоним. На самом деле его звали Эрик. А фамилия? Вы догадались. Его фамилия была Блэр. Он поменял свое имя. Не могу сказать того же о своем визави. Он поменял все остальное. Свою политику. Свои принципы. Но имени своего, насколько мне известно, он не менял»[49].