Почему так важен Оруэлл

Как ни странно, но до этой минуты я до конца не понимал, что значит убить здорового, находящегося в полном сознании человека. Когда я увидел, как осужденный делает шаг в сторону, чтобы обойти лужу, я словно прозрел — я осознал, что человек не имеет никакого права обрывать бьющую ключом жизнь другого человека»[78].

Вспомним беспощадное суждение мистера Ливиса, считавшего романы Оруэлла провалом, но признающего, что «публицистические его книги вдохновляют». В романе «Дни в Бирме» ничто недотягивает до уровня «Казни через повешение», или «Убийства слона», или одной из других коротких журналистских работ, запечатлевших картинку реальности колониальной Бирмы.

То же самое оказывается верным и в отношении следующих трех романов Оруэлла. Описание жизни нищих, собирающих по тротуарам бычки, сделанное Оруэллом в «Фунтах лиха в Париже и Лондоне», гораздо предпочтительнее того, что дает он в «Дочери священника». Нищета и убожество с бо́льшим знанием дела вызваны к жизни в «Дороге на Уиган-Пирс», чем в «Да здравствует фикус!». Более полно проработанный «Глотнуть воздуха» являет собой возвращение к темам, более полно рассмотренным в разных эссе: мещанское самодовольство, лозунговое политическое мышление, ощущение надвигающейся ужасной войны. Его относительный успех как романа заключается в глубоком исследовании темы ностальгии, если применять это слово в его первоначальном смысле, как безнадежную тоску по дому. (Замечательно, что Оруэлл свой меланхоличный гимн Темз-Валли Эдвардианской эпохи написал, живя в Марокко, не менее замечательно и то, что «Радость по утру» П. Г. Вудхауса появилась на свет в лагере для интернированных в бывшей психиатрической лечебнице в Польше, куда писателя посадили нацисты. Сам выбор названия, «Глотнуть воздуха», также очень трогателен, принимая во внимание, что путешествие в Северную Африку Оруэлл предпринял в попытке поправить здоровье легких.)

«Дочь священника» как роман гораздо лучше, чем считал его Оруэлл. Действительно, начинается он довольно банальным образом, со звонка будильника, испускающего «настырные бабьи визги». В самом деле, мы видим, что и у Дороти есть свой заметный физический недостаток («на левом предплечье россыпь багровых пятнышек»), как у Флори есть отметина на щеке, у Джорджа Боулинга — необъятный живот, у Гордона Комстока — карликовый рост, а у Уинстона Смита — варикозная язва. Однако по мере развертывания сюжета мы получаем довольно мягко прописанный, симпатичный портрет посредственного, но добросовестного человека, видим, как она изо всех сил старается остаться здравомыслящей и практичной, и при этом — что для нее демонстративно важнее — удержать контроль над собственной христианской верой. Все происходящее вокруг нее кажется возможным знамением или знаком свыше (что само по себе является очевидным симптомом надвигающейся катастрофы), а обращение к священным текстам и стихам приносит лишь гнетущее осознание того, что утешения они дают все меньше и меньше. Ломовой конь Боксер со своей возместительной мантрой самопожертвования «я буду работать больше» верует не меньше, чем Дороти. Она не может гнуться, но может сломаться. И когда она ломается, то ломается полностью.

Нельзя сказать, что Оруэлл действительно примерял на себя роль потерявшей память и отверженной женщины. Однако есть в романе один-два момента, когда он следует хорошему правилу романиста, позволяя воображению читателя додумать пропущенную страницу («А сейчас только жесточайший приступ голода наделял храбростью охотиться за медяками, подстерегая женщин с милыми, добрыми лицами. Всегда женщин, конечно. Лишь однажды Дороти попыталась обратиться к мужчине, опыт был неприятный»[79]). Что до всего остального, то Оруэлл, как всегда, многим оказывается обязан Диккенсу: это касается как банального образа ужасной хозяйки школы миссис Криви, так и более оригинального персонажа, старого развратника мистера Варбуртона, являющего собой или аморального Чирибла, или гиперактивного Баркиса[80]. Кроме того, в книге, а именно — в «оживленной» беседе отбросов общества на Трафальгарской площади, слышится отдаленный отзвук Джойса:

«Мистер Толлбойс (тоном священника): Возмездием вам за грехи будут копчушки!

Рыжий: Не сопи в рожу мне, Глухарь! Прям рвет меня!

Чарли (во сне): Чарльз Уиздом, обнаружен пьяным на тротуаре — мертвецки пьяным? — Да, ваша честь — шесть шиллингов — проходи — следующий!

Дороти (на груди миссис Макэллигот): О, рай блаженный!»

Есть здесь и момент отождествления себя — Оруэлл позволял это себе часто — с наблюдателем, противопоставленным откровенным неудачникам. Дороти, несмотря на все свои недюжинные усилия, часто ловит себя на том, что смотрит на находящихся на ее попечении детей так же, как Флори иногда смотрел на бирманцев: «Но случалось, издерганные нервы сдавали, в лицо глумливо скалились два десятка глупых физиономий, и ее захватывала ненависть».