Почему так важен Оруэлл

Однако по тону два эти романа разнятся настолько, насколько только можно себе представить. Джим Диксон погружается в жалость к самому себе лишь периодически, и жизнь его скорее банальна, чем ничтожна. К женщинам он относится одновременно и с большим доверием, и с большей благодарностью. Кроме того, его Англия не является местом вечной промозглой сырости и застарелых традиций; все вокруг несет в себе намек на послевоенное изобилие и открывающиеся возможности, везде пробивают себе путь ростки надежды: приятные вещи в противоположность мерзким вещам, как убежденно повторяет себе Джим. Он живет, и это можно доказать, во времена, когда война и депрессия остались в прошлом, где под организованным давлением реформизма классовая система лишилась некоторых ядовитых своих зубов. Он даже способен на восстание, способен отстоять свое достоинство:

«…Диксон вышел, но тут же вернулся и подошел к официанту, который стоял, прислонясь к стене.

— Будьте добры, могу я получить сдачу?

— Сдачу?

— Да, сдачу, могу я ее получить?

— Вы мне дали пять шиллингов.

— Да, а счет был на четыре шиллинга. Я хочу получить шиллинг.

— Весь шиллинг?

— Да, весь шиллинг, целиком.

Официант и не подумал вытащить деньги.

— Большинство клиентов дают мне на чай, — сказал он своим полузадушенным голосом.

— Большинство клиентов давно бы уже дали вам по шее»[76].

Что же касается Гордона, то самое близкое, в чем он подошел хоть к какому-то варианту сопротивления или проявил малейший оптимизм, — это неприятно парадоксальная ситуация, приключившаяся с ним, когда он пытался превратиться в первоклассного изгоя общества: «Странная вещь, всегда, оказывается, сложнее опуститься на дно, чем устоять. Всегда найдутся те, кто вытянет тебя за шкирку».

На первых страницах «Этого неопределенного чувства» Кингсли Эмиса мы обнаруживаем убого одетого Джона Льюиса, разбирающегося со взволнованными клиентами-маразматиками в провинциальной библиотеке. В памяти практически мгновенно возникает подавляющая своей рутиной работа Гордона Комстока в библиотечном отделе книжного магазина Хампстеда; и вновь нахрапистый юмор и сексуальная провокационность Эмиса не помогают вытянуть роман даже за шкирку.

Именно Оруэлл в своем опубликованном в 1945 году эссе взял на вооружение известную формулировку Г. К. Чистертона «хорошая плохая книга». Вот его собственное, довольно хромающее определение: «вид литературы, не имеющей художественных притязаний, которую, впрочем, вполне возможно читать за неимением более серьезных произведений» — все это было сказано применительно к мирам Шерлока Холмса и дяди Тома. Популярное классическое произведение Гарриет Бичер-Стоу он описывает как «непреднамеренно вышедшая абсурдной книга, полная надуманных мелодраматичных инцидентов, но кроме того, глубоко трогательная и правдивая по существу; трудно сказать, какое из ее качеств перевешивает остальные». Ближе к концу жизни Оруэлл писал Энтони Поуэллу, почти в отчаянии сокрушаясь над сборной солянкой, в которую, по его мнению, превратился «1984». Описывал он это так: «теперь это — отвратительная мешанина, хорошая идея похоронена». Говорят, что, когда Авраам Линкольн встретился с Гарриет Бичер-Стоу, он сказал ей, что впечатлен встречей с женщиной, чья маленькая книжка начала большую войну. По этим стандартам и «1984» Оруэлла является одной из эпохальных «хороших плохих книг» на все времена.

Литературный путь, приведший к этому успеху, был многотруден. Первые страницы «Дней в Бирме», прочитанные сегодня, невольно ставят в тупик своей почти несостоятельностью. Нас сразу знакомят с этаким негодяем в духе Яна Флеминга, обрюзгшим и мрачным бирманским судьей У По Кином, которого легко можно было бы описать как жирного паука в центре паутины интриг. Зловещий стиль, в котором выдержан этот персонаж, — это такая разновидность «ориенталистики»; говорит он, к примеру, подобное: «Ах, Ко Ба Сейн, не знаете вы натуру белых!» Но не успеет еще рассеяться это оглушающее впечатление, как мы переносимся, в компании Флори, в английский клуб, где сталкиваемся с противным Эллисом, местным похабным типом бизнесмена. Автору недостаточно, что этот персонаж с ходу разражается вульгарной речью в адрес единственного друга Флори, обозвав того «вшивым доктором, пидором чернозадым». Далее устами повествователя нас ставят в известность, что Эллис был одним из «того типа англичан — к несчастью, распространенного, — которым нельзя позволять даже приближаться к Востоку». Таким образом нам говорят, что нам следует думать, для вящей убедительности подталкивая в бок локтем.