Почему в России не ценят человеческую жизнь. О Боге, человеке и кошках

Сергей Семанов считал, что надо спасать советскую Россию, что в ней якобы нет самого главного – подлинной русской духовности. Он все время говорил, что нам нужно реабилитировать «национальные святыни», как он говорил, «заболтанные советской властью». Но в вопросе о том, что является русскими национальными святынями, мы существенно расходились. Скажу сразу, идеологи русской партии крайне негативно относились к тому, что лично я, кстати, как и Александр Солженицын, считаю главными достижениями русской культуры, а именно творения создателей русской религиозной философии начала ХХ века. И в этом – очередной парадокс идеологов «Русской партии»: с одной стороны, они говорили о национальных святынях, а, с другой, относились к названным мной философам точно так, как относились к ним их идейные противники, а именно «шестидесятники». Если «шестидесятники» не любили и до сих пор не любят создателей русской религиозной философии начала ХХ века за их христианство, за их религиозность, обвиняют их как Дмитрий Быков, в «реакционности», «клерикализме», то идеологи «Русской партии» не любили того же Бердяева, Франка, Струве за их «западничество», за их позитивное отношение к ценностям европейского гуманизма. На самом деле у идеологов «Русской партии» не было какого-то цельного, последовательного мировоззрения. К примеру, тот же Сергей Семанов искренне считал, что Октябрьская революция была «великим событием» русской истории за свой «всемирный размах», но в то же время ненавидел материалистов-атеистов, марксистов, т. е. вождей большевистской революции за то, что для них «слово „святость“ и все производные от него были всегда остро враждебны»[30]. С одной стороны, для Сергей Семанова ленинский Октябрь был «грандиозным опытом строительства новой жизни», а, с другой, – «русофобский переворот»[31]. Скажу сразу, наверное, именно критическое отношение к марксизму, к его воинствующему атеизму как раз сближало меня тогда с Сергеем Семановым. Правда, в основе этой критичности лежали совсем другие мотивы и совсем другие ценности. Но, поверьте, в советское время критическое отношение к марксизму воспринималось как своего рода идеологический подвиг, как проявление гражданского героизма. Но все дело в том, что основное противоречие нынешнего народного патриотизма, патриотизма, идущего снизу, а именно, с одной стороны, утверждение, что русская православная церковь была и есть главной «скрепой» русского национального сознания, а, с другой стороны, обожествление, поклонение Сталину, по инициативе которого была разрушена, осквернена подавляющая часть русских православных храмов, православных святынь, по инициативе которого были замучены в Гулаге десятки тысяч православных священников, было характерно именно для идеологов «Русской партии». И это говорит о том, что идеологи «Русской партии» на самом деле были очень русскими людьми, отражали характерные особенности русского восприятия мира, правда, если быть точным, не русскости, а советской русскости. И русскость здесь проявлялась в нашей традиционной недооценке ценности человеческой жизни. Скажу сразу: урок идеологов «Русской партии» актуален до сих пор, ибо он говорит, что на самом деле невозможно проникнуться любовью к «национальным святыням», если для тебя как сталиниста человеческая жизнь ничего не стоит, если для тебя невиданное море крови гражданской войны является великим завоеванием русской истории. Идеологи «Русской партии» были очень русскими людьми в том смысле, что для них жизнь человеческая мало что стоила, для них было естественно, что «лес рубят – щепки летят». Для С. Семанова, как и для многих идеологов «Русской партии», не существовала Сталина как продолжателя дела Ленина и Троцкого, как разрушителя основ русской нации, как убийцы сердца русской нации, т. е. крепкого крестьянина, как руководителя страны, который довел до логического конца начатое Лениным физическое уничтожение цвета нации, убийства Николая Василова, Кондратьева, Чаянова, Флоренского, Устрялова и еще сотен выдающихся представителей русской дореволюционной общественной мысли и русской дореволюционной науки.

В основе этого глубинного противоречия философии «Русской партии», противоречия между уважением к святыням русского народа и поразительным равнодушием к нему самому, к мукам своего народа, прежде всего – к вечным страданиям русского крестьянина, прошедшего через «красный террор», через коллективизацию, через сталинские тюрьмы за несколько жменей зерна, вынесенного с поля, как раз и лежала традиционная русская недооценка человеческой жизни. С одной стороны, все названные идеологи «Русской партии» – и Сергей Семанов, и Виктор Чалмаев, и Михаил Лобанов, – утверждали, что соль земли русской сокрыта в народной жизни, патриархальном быте русского крестьянина, в русских корнях. Но, с другой стороны, они в своей публицистике старательно обходили правду о страшной судьбе этого народа, прошедшего через страдания коллективизации, насильственной коллективизации.