Некоторые историки, к примеру, В. М. Сергеев, считают, что в изуверской жестокости Сталина по отношению к населению собственной страны ничего особенного не было, что «беспредел власти», «тенденция к произволу» и одновременно «уникальное долготерпение народа» являются сущностными чертами нашей русской политической культуры. Этот «властный произвол», эта поразительная жестокость власти, считает В. М. Сергеев, «конечно не во все времена проявлялась с одинаковой силой, но во времена национальных кризисов, в период татарского завоевания, опричнины, Смутного времени, царствования Петра, во время революции 1917 года, президентства Ельцина, снова и снова этот характер русской элиты с очевидностью проявлялся. Откуда эта привычка к эксплуатации рабского труда до середины XIX века? Откуда эта страсть к созданию концлагерей после революции 1917 года?»
Конечно не трудно доказать, что зверства и пытки, которым подвергались жертвы опричников во времена Ивана Грозного, были предтечей зверств чекистов и особенно сталинских энкаведешников. Но, на мой взгляд, большевистский террор, особенно сталинский, многомиллионные масштабы уничтожения советской властью собственного народа, чего никогда не было в истории человечества, уникальная жестокость системы Гулага, был уникальным даже для традиционного беспредела русской власти. Это уже не наследство жестокости и дикости работорговцев-варягов, о которой рассказывает В. М. Сергеев, не наследство жестокости Чингисхана, а нечто новое.
И, как я попытался объяснить ровно тридцать лет назад, в первой из четырех статей, опубликованных в журнале «Наука и жизнь» под названием «Истоки сталинизма» (№ 11, 1988 г.), уникальная в истории человечества жестокость сталинской власти по отношению к собственному народу вытекала из учения Карла Маркса о необходимости «революционного террора» как основного условия подлинной победы революции. Кстати, трехмиллионный тираж этого номера «Науки и жизнь», как помнит старшее поколение, убил государственную марксистско-ленинскую идеологию в СССР. Многим, как и мне, тогда казалось, что навсегда. Но мы были неправы. Тем не менее, бесспорным является тот факт, что учение о классовой борьбе, об обострении классовой борьбы по мере успехов социалистического строительства Сталин использовал в своих статьях с середины 1930-х для обоснования «большого террора» 1937–1938 годов. Сталин использовал марксизм не только для репрессий чаще всего по отношению к невинным людям, но и для оправдания поразительной, уникальной жестокости по отношению к своим жертвам. Учение Карла Маркса об «отживших классах» Сталин использовал не только для оправдания террора к кулакам, но и к их детям.
Через год после моих статей о марксистских истоках сталинизма был издан в СССР трехтомник А. И. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», где он уже на конкретных примерах показывал, как сталинская инженерия, ссылки раскулаченных, предусматривала и убийство детей раскулаченных. «А грузили их: хорошо если по теплому времени в телеги, а то – на сани, в лютый мороз и с грудными детьми, и малыми, и с отроками… Когда морозы перемежались буранами, – шли, и шли, и шли… эти обозы, из снежной степи появляясь и в снежную степь уходя… Все тянулись они в Нарымские болота – и в ненасытных этих болотах остались все. Но еще раньше в жестоком пути околевали дети… Знали мужики, что их ждет, и если счастье выпадало, то своих детей малых, но уже умеющих карабкаться, они на остановках спускали через окошечки: живите по людям! Побирайтесь! – только б с нами не умереть».
И Александр Солженицын позволяет себе сказать то, что я не решился сказать в своих статьях, что преступление против человечности, совершенное Сталиным, ничем не отличается от преступлений Гитлера, что нет разницы между убийством младенцев морозом в санях, и убийством младенцев в газовых камерах вместе с их матерями. «И в том и был замысел, – писал А. Солженицын, – чтобы семя мужицкое погибло вместе со взрослыми. С тех пор, как Ирода не стало – это только Передовое учение (марксизм – А. Ц.) могло нам разъяснить: как уничтожать до младенцев. Гитлер уже был ученик, но ему повезло: прославили его душегубки, а вот до наших нет никому интереса».