Почерк

Однако если город N хоть и не имел вывески на вокзале, хоть его, спроси во Франции любого, никто бы и не вспомнил, тем не менее он все же существовал, у него было имя, а на улицах – названия. Здесь же закончилась уже третья улица – и никаких тебе табличек, а этого не может быть, потому что надо же как-то доставлять почту. Встречающиеся люди не обращали на него внимания, тащили тележки, несли портфели, шли парами и шутили. Пышное дерево встретило Гастона на пересечении двух улиц. Оно стояло незаслоненное домами. Небо светилось голубизной сквозь тонкую простыню облаков, но понять, где солнце, было невозможно, такой плотной была эта простыня. Гастон не мог понять, куда солнце движется и как скоро сядет. И направление ветра тоже было неясно. Даже по листьям сияющего дерева Гастон не смог определить его. И пошел по одной из улиц, впервые в жизни не думая, почему выбрал именно ее. Просто шел дальше и дальше. И бросил считать дома, потому что их было слишком много.

У ремонтного гаража прохаживался аккуратный полнеющий семьянин, а в глубине за воротами механики копались в его «Ситроене». Семьянин делал мелкие шажки, обходя лужицы воды и масла. Он как будто устал и, конечно же, был не рад, что автомобиль поломался, но как будто немного и рад, потому что вот – автомобиль поломался и теперь есть час перерыва в заведенной по кругу жизни, его час. Гастон сразу это понял, хоть и взглянул в сторону гаража мельком, выходя с небольшой улицы на большую. Машины шумели и пропускали друг друга, как в больших городах, и вообще, тут было много всего: ресторан, какие-то магазины, ремонт часов. В витрине цветочного белели тюльпаны. Они так шли этому вечеру, что Гастон остановился и глядел на них до тех пор, пока белые лепестки не стали удаляться. Это хозяйка потянула вазу на себя, чтобы вытащить несколько штук для продажи.

«Удивительно, – подумал Гастон, – все, что вокруг происходит, и как меня сюда занесло. И району-то этому быть здесь не положено, и дневному свету тоже». Но настолько реальными были семьянин с его туфлями в лужицах масла, дерево и женщина с тюльпанами, что иллюзорным стал казаться тот мир, откуда Гастон пришел полчаса назад и где до этого прожил двадцать лет. Он покрутил головой и понял, что ни разу с тех пор, как попал сюда, не видел горы́. Не сказать, что даже высокие дома могли бы ее загородить, но вот факт – она словно пропала. И впервые с тех пор, как покинул родные края, Гастон вздохнул свободнее – она больше не мозолила глаз, не притягивала, выше крыш было только небо. Только Гастон не знал, хорошо ли это с точки зрения покупателей недвижимости. Может, кому-то важен именно вид на гору. Шелест новых, еще невидимых деревьев позвал его в глубь улицы Христофора Колумба. У одной улицы почему-то было название. И шелестело не одно дерево, а сразу много, как шумят волны на море.

Район был отличный. Линия трехэтажек цвета слоновой кости выстроилась лицом к реке, деревья росли чуть ниже, так что и смотреть на них было приятно, и реку ничто не загораживало. Гастон постоял некоторое время, глядя на листья. И дальше лежали еще улочки, и пройти можно было по любой из них, но по всем пройти все равно бы не получилось. В начале каждой лежала прохладная тень, она темнела дальше, ближе к изгибу в глубине. Но все улицы были параллельными и длинными, так что, пойдя по одной, ты уже точно знал, что вряд ли вернешься пройти по другим. И Гастон побрел по той, которая была ближе.

Он шел, задирая вверх голову, глядя на еще светлые мансарды. Коты подавали голос и показывались в гуще цветов, смотрели вниз и снова пропадали. Люди тоже показывались и пропадали. И тут Гастон понял, что сам уже не понимает, куда идет, потому что запомнить все эти изгибы и повороты, площади и деревья было невозможно. Он шел просто потому, что еще было светло, потому что пока светло – нужно ходить, он тратил этот день, как самолет вырабатывает топливо, кружась над аэродромом. И тогда, словно в помощь ему, начало темнеть. Все же гора где-то пряталась, потому что темнеть стало быстро, такого не бывает, когда солнце постепенно садится за горизонт на равнине. И это было хорошо, потому что стало наконец видно направление теней, понятно движение солнца – где оно останется в последний момент. На самой улице не было уже ничего, кроме тени. Глядя на отражения в окнах мансард, Гастон ускорил шаг. Там, немного выше, дальше от реки, должно было находиться место на самой что ни на есть солнечной стороне. Он пересек небольшой мостик, который выглядел совсем как часть улицы, и только по журчанию воды внизу можно было догадаться, что это мостик. Пожилая женщина посмотрела на него из окна мягко, как мать, и Гастон решил, что это хорошо, что он пошел здесь.