Утро наступило позже, чем могло бы – только с пеньем птиц, только звуками, а света не было, и тогда Гастон отворил ставни. Свет хлынул в комнату сразу во все углы. На севере даже занавесок не вешали, там радовались любому солнцу, а здесь избалованные южане от него прятались. Он вышел на балкон, облокотился на уже теплую ограду, пережившую две войны, стал вдыхать запах хлеба и смотреть на посетителей булочной, на цветы на нижних этажах. В видимом только с его балкона дворике в тени стен и деревьев (все-таки это был не кустарник) пятидесятилетний старик складывал в сарай грабли. Гастон подумал о том, что хорошо, что он не старик, и расправил плечи. Спину пекло, Гастону нравилось, что ему двадцать лет и что у него есть спина. Но особенно ему нравилось, что балкон прятался за густой кроной каштана, и он мог всех видеть, а его и его спину – никто. Конечно, было несколько мест, например, у булочной и у водопроводного люка, откуда его можно было заметить, задрав голову, но что бы они там разглядели: только белые вспышки тела, изредка появляющиеся в проблесках листвы.
Вот такая история случилась давным-давно, там, куда вам ни за что не добраться: в 1947 году, во французском городе N, далеко, далеко от Благовещенска, от этого едкого тумана, приходящего утром из-за реки, от солнца, никогда не добирающегося до зарешеченного окна, где запах лекарств впитался в стены комнаты и коридоров: ближнего, с двумя туалетами в конце, и других, дальних, куда санитары никогда не пускают. Такая история произошла с молодым человеком по имени Гастон, которым я никогда не стану.
Почерк
Маяк – на то и маяк, чтобы его было видно издали. И этот тоже было видно, но только со стороны моря. Моряки могли любоваться его красотой; тем же, кто шел от деревни, мешали скалы. Сначала нужно было приблизиться, найти тропинку, а потом ты утыкался в округлую белую стену и только задрав голову, мог понять, что это маяк.
Почтальон вышагивал ровно, размеренно. За долгие годы он знал, как распределять силы, чтобы преодолеть три километра от деревни. Велосипед был бесполезен дальше поворота у пещер. Красивые, ноздреватого камня пещеры какого-то очень мезозойского периода служили границей между цивилизацией и свободой. Почтальон предпочитал убивать обувь, а не велосипед и ходил пешком. Плоские ботинки взывали к хозяину, молили о пощаде, но он шел по ухабам, представлял, как выглядит на фоне пейзажа.
Зато на маяк он ходил без сумки, потому что всегда нес только одно письмо. Так было и сегодня. Белая стена в который раз неожиданно возникла перед глазами, чайки зазвучали громко. Смотритель жил здесь один, он спускался медленно, так что можно было отдохнуть на скамейке. Поздоровались. Смотритель предложил чаю.
– Всегда забываю принести чай вниз, – сказал он, – какой тебе интерес после дороги еще вверх топать?
– Это непринципиально, – ответил почтальон.
Смотритель расписался в получении, засунул письмо в карман.
– Как там в деревне?
– Все хорошо.
– Ну хорошо.
Почтальону нравилось вести умные разговоры, это было вознаграждением за долгий путь.
– Если хотите ответить, я могу подождать. А то ведь только через две недели приду.
Письма приходили раз в две недели, в понедельник.
– Нет, не стоит. Пока прочитаю, пока обдумаю. Не хочу тебя задерживать.
Почтальон ходил к смотрителю десять лет, и ни разу тот не написал ответ.
На обратном пути ветер подгонял, идти было легко.
Через две недели листья усеяли дорогу, пришло новое письмо с изображением паровоза на марке. Казалось, ни свое отражение в зеркале, ни свой почерк не были так знакомы, как этот почерк на конверте. Буковка к буковке, ни помарки, ни кляксы.
Почтальон накинул шарф и пошел. Теперь к красоте его плаща, фуражки и походки добавилась красота развевающегося шарфа. Он опять долго ждал у маяка. Дверь казалась замурованной, как будто это дверь тюрьмы, как будто кто-то запер смотрителя, и было даже удивительно видеть, что в результате он сам отпер ее изнутри.
– Тяжело сюда ходить, – сказал смотритель, – я же понимаю. Мне даже неудобно.
– У вас тоже сложная работа. Сидите в одиночестве, я бы так не смог. Но зато – маяк. Без него никуда.
– А знаешь, не приноси каждый раз, – смотритель постучал своим ботинком в подошвы почтальонских, – а то я тебе уже не одну пару должен, я столько не зарабатываю!
Посмеялись.
– Нет, правда, наберется несколько, тогда приноси.
– А вдруг там что-то срочное?
Смотритель подставил лицо дождю, проглотил немного воды.
– Да нет.
Почтальон обиделся.
– Это не по инструкции. Есть письмо – нужно доставить и расписаться. Вы же свою работу хорошо делаете.
На этот раз смотритель принес ему чашку. И они сидели на лавке, почтальон пил горячий чай, а смотритель – холодную дождевую воду.