Почта с восточного побережья

— Что случилось?

Выслушав меня, он заныл, словно от зубной боли.

— Вот так и загадят озеро! Видел я недавно такого арапа, да ты его знаешь — Сашку Янтарева. Бравый вояка, на рыбалку со мной напросился. Поверишь, нет — за ночь четыре кострища сменил! Сдвинет костер на новое место, а сам на теплой земле, как на печке, спит. Это рядом-то с озером! Я ему: «Паразит, что же ты делаешь?» Ржет. «Ты же землю во что превращаешь!» Ржет. Мол, походная жизнь здоровье беречь научит. «Что ж ты, — говорю, — и в походах так?» — «Обязательно, — говорит, — если маскировки соблюдать не требуется. У меня каждый взводный этому обучен, каждый ротный». — «Что, — спрашиваю, — так все и ночуете?» — «Только так! У кого другого санбат загружают или чихают напропалую — а у меня порядок!» — «И всех солдат так укладываешь?» — «По возможности, всех!» Я взял кострище померил, вышло — на одного Сашку четыре квадратных метра. «Дак зачем, — спрашиваю, — атомной войны ждать? Так поночуете — вот тебе и выжженная земля! Пустыню, — говорю, — Сашка, защищать собираешься?» Обиделся, боже ты мой!

— А ты, когда на эсминце мазут в море откачивал, думал об этом?

— Горько жалею! — отрезал Серега. — И еще жалею, что никто об этом не думал! Казалось бы, в войну нагляделись на пустыню-то, до сих пор то по земле, то по войне ходим, а все мозга коротка, а?

— Пивнул, что ли?

— Да нет, расстроил ты меня с своим сынком. Представлю, что с Федькой так — голова мутится!

В конце протоки мягко зачукал двигатель доры.

— Вот и Колька… И Лешка-капитан с ним…

— Дело такое, — вмешался Ардальон, — приходил он ко мне утречком, пивка попросил, да очень уж переживал… Может, допустим, братишка?

— Он фронтовик, Ардальон Иваныч. Чего мы в это дело полезем? Вы сами и решайте.

— Добро, Сережа, добро! — Ардальон затопал сапогами за бугор.

— Чего это он, такой щеголь, — и в сапогах?

— Ноги ему мочить нельзя. У него там по два шерстяных носка накручено…

— Понятно. Принимай товар, старшой.

— Может, останешься? Хотел я тебя с ребятами познакомить, в старую компанию носом ткнуть, чтоб ты там, на окиянах, не зазнавался…

— Да, это мне очень грозит… А как же дочка?

— Тут подождет, долго ли по единой?

— Слушайте, хватит вам шептаться, все равно я все слышу, — сказала нам дочка, — подумаешь, нельзя — так нельзя! Папа, решай все вопросы, и поехали! Ей-богу, взрослые, а как дети!..

— Во́ прихватывает… — забормотал Серега, — во́ рука, во́ хватка!.. Ладно, давай разгружаться! Ступай, здесь дно песчаное. Во что нам хлеб переложить?

— Доча, достань клеенку голубенькую, заодно скатерть-самобранка будет…

У костра за бугром голоса всплеснулись, вскинулись, раздробились, так что отчетливо слышны стали и форма и содержание слов, и дочка сделала вид, что ничего не слышит, потому что у костра за бугром всерьез решалась дальнейшая жизнь Лешки-капитана.

К тому времени, как дора вползла носом на берег по соседству с нами, вдоль воды выстроилась явившаяся от костра революционная тройка в составе все того же Ардальона, а с ним вовсе уж дряхленького старичка в хлопчатобумажном кителе времен Морских Сил Республики. Третьим был, судя по хрустящей наглаженной форменке, совсем недавно, по весне, демобилизованный морячок, и, поглядев на его упорную шею и на папироску, прикушенную у самого огонька, я уразумел, что девушка в белом не пролетит сегодня сквозь жухлые камыши на самой старой лодке с нашей пристани…

В доре Колька Прахов торопливо стаскивал через голову спортивную куртку, заголял на спине тельняшку, Лешка-капитан, приготовляясь прыгать на сушу, с грохотом подтаскивал по планширю протез, но Серега Прахов остановил всех:

— Ребята, хотел я вам представить еще одного моряка, да у него такое дело, что надо ему домой…

— Зачем спешить, братишка? — спросил Ардальон. — Полчаса раньше, полчаса позже…

— Нет, ребята, надо. С праздником вас и счастливо!

— Стоп, братишка! — подбежал Ардальон. — Давай-ка — за тех, кто в море!

— Ну что ж, — согласился я, — за тех!

Я махнул им рукой и полез к мотору, и они там, на берегу, сдвинулись все к доре, и будто бы сразу сгустился над берегом костерный дым или сгустились на деревьях листья, но это вечер просто-напросто поднимался, поскольку, как и положено, опускалось за горизонт солнце, а за прибрежные холмы, поросшие высоким лесом, оно всегда опускается раньше. Вода совсем темная стала, лишь длинный, разветвляющийся во все стороны ствол березы просвечивал, скрываясь в глубине, вода поэтому выглядела еще прозрачнее и тяжелее, тонкие белые сучья растекались в ней, и я отгреб немного подальше.

— Эй! — несильно крикнул с берега Серега. — Про Ивакинскую горку сегодня потолкуем…

Мелькали там неясные тени, и слабое зарево костра колыхалось над поляной…

— Эй! — еще крикнул Серега. — Федьку в больницу пошли. Пусть дружа-ат!..

— А как же, — ответил я, — ты сам план закругляй и приходи!

— Пока-а-а… — совсем несильно крикнул с берега Сергей, но звук пронесся над водой легко и стремительно, как звонкая ночная утка.

— …А ты ведь, папка, сейчас не в катере, а за тем бугром, — сказала дочка и обрадовалась собственной догадливости.