Почта с восточного побережья

На самом краю Филькиной памяти бластятся ласковые маткины руки, торопливый шепот, человеческие слова, падающие из темноты и больно жгущие лицо капли, голоса разлетается от тихого грохота, и дальше не наступает ни одного воспоминания без запаха собачьей шерсти, острого на вкус, как стрелка цветущего лука, и еще похожего на аромат осиновых досок, сохнущих в штабеле возле бани. Пыльное тепло собачьего бока, вздрагивающего от жары или едва подвижного в холод, согревает каждое воспоминание Фильки, и даже стрижи, падающие с обрывов Ольхуши, кажется ему, рассеивают в голубизне все тот же тревожащий ноздри звериный запах, и солнце, исколотое елями, на закате обдает его последними потоками бескорыстного звериного тепла.

Фокс лежит рядом, положив тяжелую голову на вытянутые лапы, и тоже смотрит на солнце. Булькает за спиной, на водосливе плотины, Ольхуша, тень от усадьбы перекрывает дорогу, утихомириваются стрижи, Фокс поднимает правое ухо, и тогда на мосту через речку появляется отец. Левой прямой рукой он отсчитывает шаги, будто цепляет натянутую над дорогой невидимую веревку, в правой руке у отца пучок неисправных кротоловок, и торба с кротами топырится с боку. Шерсть на Фоксе набухает, он тихо ворчит, распрямляет грудь, и Филька поднимается за ним следом. Предстоит работа, которой Филька боится: свежевать кротов. Сейчас отец откроет калитку, примкнет на цепь рычащего и повизгивающего Фокса и вывалит в лоток на заднем дворе горку безглазых жукообразных зверьков, с вывернутыми наружу передними лапами, с потешными, когда они живые, длинными хоботками, и начнется разделка.

Отец берется за нож, а Филька помогает ему, отворачиваясь и зажмуриваясь. Отцу трудно управляться одной рукой, но зато левая рука у него свободна. Когда Филька допускает оплошность, отец больно бьет его левой, свободной, негнущейся рукой, и пройдет еще много лет, прежде чем Филька догадается, что больно ему не от удара, а от воспоминаний о том, как бывало больно от отцовской руки раньше, в детстве. Но догадается он об этом гораздо позже, а пока он учится избегать боли, как собака, которая запоминает наказание.

Разделка заканчивается при свете лампы, тушки освобожденных от шкур кротов красны, тяжеловесны, скользки, и, пока Филька распинает шкурки на досках, отец кормит кротами Фокса. Тушки смачно шлепаются возле конуры, Фокс хрустит костями, и в это время к нему лучше не подходить…

Еще помнит Филька голенастую, как стрекоза, девчонку, неожиданно появляющуюся на Выселках, вспоминает, как она прямо в платье прыгает в запруду вслед за водяной крысой. Филька комом валится в воду, но девчонка уже выныривает.

— Нашла! Нашла! Там у нее норка! — кричит она.

На крик сбегаются к плотине мужики: отец, еще Егор с блестящими каплями эмали на воротнике зеленой рубахи и еще городской брат отца — Антон, с черными, твердыми, как гвозди, глазами.

Егор одетый, как дерево летом, во все зеленое, называется братом, порхающая девчонка — сестрой, а твердоглазый брат отца — дядей.

Филька помнит, что вместе с ними в доме появляются красные дольчатые плоды, шарики непонятного вкуса, называются помидор. Имя это тоже связано с болью: первый же плод взрывается у Фильки на зубах, жижа и семечки разлетаются во все стороны, попадают на дядину светлую косоворотку, и отец наказывает его, как обычно, ударом по шее. Егор с дядей вступаются за Фильку, сестра гладит его затылок, но от этого становится только еще больнее, и Филька убегает к Фоксу и долго отлеживается в конуре, на улежанных Фоксом клочьях сена и шерсти и редких куриных перьях. Фильку все ищут, но не находят, хотя отец-то знает, где он залег. Из Фильки давно вышиблено умение говорить и плакать, и никто никогда не узнает, каково ему в дому и каково в конуре.

Егор остается погостить, а дядя с дочерью уезжают. Красный платок девчонки, повязанный вокруг шеи, бьется на пригорке, и Филька слышит, как дядя говорит отцу у подводы:

— Врать не буду, Орся. Простор вокруг, а дышать у тебя трудно.

Филька, стоя у ворот, сжимает в руках дареные ботинки, подвода исчезает за поворотом, и слышно, как надрывается Фокс на своей медвежьей цепи.

Третье воспоминание связано все с той же девчонкой. Она возникает посреди зимы, затевает поливать водой косогор. Филька воду таскает вместе с ней до седьмого пота, и, когда настывает ледяная дуга до середины Ольхуши, ладят они москалки — намораживают лед на два деревянных щита, и тогда Филька впервые узнает, что внутри у него есть что-то такое, что может взлетать к звездам, когда единым духом оказываешься внизу, у промерзлого гудящего моста.