Почта с восточного побережья

Про деда Арсения Егорыча, Василия Ергунева, известно мало: был-де такой крепкий на руку мужик из каменских корел, по прозвищу Молчун, не крепостной, не оброчный, занимался ямщицким извозом — и все. А когда провел государь император железную дорогу и ямщицкий промысел упал, Василий Ергунев из общины вышел и двинулся с молодой женой в услужение в Петербург; был там, как многие бывшие ямщики, ломовым извозчиком, затем конюхом, дворником у графа Палена был. И вернулся в Наволок под старость, на страстной неделе, без жены, да с сыном и при деньгах. В общину его снова взяли, тем более что магарычу выкатил Молчун довольно и тесниться никому не пришлось: выпросил он себе в надел дальнюю лесную заболотную луговину в двенадцать десятин да косогор при доме, по которому никакой конь сохи не протянет. Вскоре, летом, на обретенье матери Елены и царя Константина, поселил он у себя в лесу полтора десятка семей пчел-боровок, да не только в колодах, а и в неизвестных еще наволоцкому люду ульях. Поняли односельчане, что отбила городская жизнь у Молчуна вкус к земле, ломаным он в Наволок вернулся, удивлялись только, когда он успел натореть в пчеловодстве, но и это прояснилось, когда от питерских земляков узнали, что из конюхов он подавался в барские пчельники, но скоро снова к коням вернулся. Поговаривали еще земляки, что сын Егор у Молчуна неродный, а будто бы бариново семя. Никто, конечно, на святом кресте этого доказать не мог, но что пчелы дарены ему были с барской усадьбы — земляки знали точно, да и средств, как выяснилось в дальнейшем, у Молчуна было скоплено не по конюховскому жалованью. Наводило на подозрение и то, что были Молчун с сыном разной масти, да и на разный копыл кроены, когда рядом стоят — бурый рак и уклейка.

А может, и приврали чего люди, это ведь всегда так в деревне про городских выходцев бают, даже в Наволоке, откуда извеку на тракт да в столицы добрая половина мужиков и баб на заработки пускалась. А про небылицких и говорить нечего, зря село этак не нарекут.

Если дед Ергунев прозван был Молчуном, то о сыне его Егоре и вообще слов нет! Ходил он бледный, светловолосый, долговязый, что твоя оглобля, всю, кажется, жизнь в одном длиннющем зипуне, усыпанном круглыми, мелкими, с гривенник, заплатками, или в такой же шубее, и никто в Наволоке похвастать не мог, что беседовал с ним хотя бы четверть часа. Говаривали, что побывал он по материнскому завещанию в духовной семинарии, да барин одумался, вызволил, с Молчуном в деревню отпустил. Во всяком случае, строгость церковная в Егоре Ергуневе была, и мальчишки, возившиеся в пыли посреди слободы, живо приумолкали и разбегались, завидев от околицы долгополую фигуру.

С пасекой у Молчуна долго не ладилось: то загуливал он не вовремя, то заводился в окрестных кустах пчелиный волк, оса-филант, то застуживался расплод, то моровым поветрием нападал на пчел гнилец, а дважды зорили пасеку медведи. Для искоренения медведей Молчун привез по зиме из Питера шомпольное ружье, по калибру схожее со штурмовым единорогом, украшенное золотым вензелем «Графъ Паленъ», оборудованное двурогой подставкой и производившее при выстреле истинно пушечный гром. С помощью этого ружья с медведями было покончено, убойная сила его была страшна, и стрелочная пуля «Вицлебен» с деревянным хвостом сбивала с ног любого зверя. Так что стрелял Молчун по медведям раз-другой за лето, медвежатину коптил и съедал подчистую, а ружье содержал в сторожке при пасеке постоянно заряженным и, подпив медовухи, бухал иногда по кустам навскидку, просто так, для острастки и для смены заряда. Сын его Егор по слабости рук с ружьем этим баловаться не мог, для устойчивой стрельбы требовался ему под ружье кронштейн, который он и вколотил намертво в плаху у порога, так что косолапый, если желал на пулю напороться, должен был потрошить ульи с ближнего к сторожке краю.

Неведомо, знали ли об этом медведи, но рогачевские и прочие господские егеря про это ведали точно и, если случалось припоздниться в лесу, выводили охотников к Молчуну на ночлег с дальнего, нижнего конца да предварительно оповещали о себе голосом, ибо Егор во время своего дежурства палил с порога молча, без предупреждения.

От других пчелиных напастей Молчун избавлялся просто: заводил себе новых пчел, благо было на что, и лишь к осе-филанту принимал необходимые меры: расставлял для нее ловушки — оставленные господами-охотниками порожние бутылки, наполнив их подслащенной водой.

Пасека не разрасталась, так что через пять лет, на турецкую войну, когда приспело время женить сына, были у Молчуна те же ульи.

Невесту сыну Молчун высватал сам, работящую, веселую, семейным происхождением из Молчуновых давних шабров, разбитных зимогорских ямщиков, свадьбу сыну справил кратко, но крепко. Невестка неизменно звала его и в дому и на людях тятечкой, песни пела, и посыпались у Молчуна что ни год внуки: Авдей, Арсений да Антон, мальчишки прочные, борового телосложения, смуглотой и темным волосом в деда.