Почта с восточного побережья

Наука у наволоцкого пастыря была проста: полдни по хозяйству гонять, полдни Псалтырь да Священное писание зубрить и, ежели службы у отца Прохора не было, поучения его слушать, когда он под сумерки казенной водкой или собственного изготовления первачом достославно нагрузится… Кроме этого, обучение у отца Прохора для ергуневских отпрысков означало привыкать держать язык за зубами, так как священник исподволь выпытывал у них домашние новости, а отец их собственный, Егор Василич, так же дотошно интересовался, что да как у отца Прохора происходит да о чем с ним церковный староста Лука Шишибаров за рюмкой толкует.

Авдей от расспросов с той и другой стороны буйно отбрыкивался, Орся отцу с теткой аккуратно все излагал, Антошка же отмалчивался или, осмелев, сам вопросы задавал. Отец Прохор такого святотатства не вытерпел и вскорости повелел Антошке на церковном подворье не появляться, отцу же его, Егору, лично представление сделал:

— Отрок твой, Егор, каверзно мыслит. Щелки в божьем слове изыскивает. Секи ты его чаще, аки грешника, и мне не присылай.

Егор драть Антошку не стал, но выдержал неделю в чулане на хлебе и квасе, а потом сделал в собственном доме работником за все, держал в черном теле, тяжкой работой думал норов Антошкин переломить.

Антошка к тому времени, как бороде пробиваться, стал телом сух, ликом иконописец, словами не разбрасывался, но если уж и говорил — как тавро ставил. Егор Ергунев в нем в едином из сыновей чуял истовую душу и строптивость его долго бы еще терпел и подвижника из него еще долго бы лепил, если бы не ильин день.

Илья в Наволоке — самый праздник, роздых перед жатвой, конец сенокосу, а если кто и не успел с сеном покончить, сам виноват, гляди в оба: Илья-пророк лето уволок. Так что гуляли илью в Наволоке широко, с размахом, вся волость в гости набивалась, и к ночи половину гостей за околицу залётки оглоблями выносили, бывало — и пырнут кого, но святость чтили: ни батрак, ни самый захудалый, в долгах и делах погрязший, мужичишка в ильин день работать не моги!

После богослуженья отец Прохор в роскошной не по сану темно-фиолетовой, шитой серебряными звездчатыми крестами, епитрахили обходил все слободы, изба за избой, святил каждый порог, отщипывал краюшку на занюшку, а следующие за ним доверенные прихожане принимали дары.

Обход свой, как правило, отец Прохор заканчивал в центре верхней слободы, у Луки Иваныча Шишибарова, где и оставался до темного вечера, когда мать-попадья присылала за ним телегу. Ергуневым, которые к тому времени тоже на верхней слободе, напротив Шишибаровых, обстроились, всякий раз слышно было, как его в повозку укладывают.

Вот на ильин день и взбрело Антошке в голову после службы взяться чистить колодец. Да не какой-нибудь свой, а слободской! Пока добрые люди за стол усаживались да четверуху откупоривали, он за пару медовых петушков уговорил соседских мальцов себе в помощь, в две бадейки воду из колодца откачал, лестницу спустил да и начал мусор, каменья, грязь, обломки, черепки разные наверх вытаскивать и поодаль разгружать. Мальцам того и надо, блестят маслеными головами, черепкам удивляются, хотя половину их сами же наверняка в колодец набросали. Тут-то и выплыло на свет божий чудо-юдо, серебряная солонка, любимый Луки Иваныча Шишибарова столовый прибор. Лука Иваныч после пропажи этой солонки урядника в дом вызывал и в безутешности своей не только работников, но и сыновей Савву с Федюнькой выпорол, а тут — вот она! Антошка солонку отмыл и велел мальцам отнести ее в шишибаровский дом, где Лука Иваныч с отцом Прохором к праздничной трапезе приступали.

Антошка дальше колодец чистит, а у Шишибаровых словно бомба взорвалась! Мальчишка из шишибаровских ворот вылетел опрометью, за ним с солонкой в руке — сам Лука Иваныч, а сзади, поднимая рясу над сияющими голенищами сапог, — отец Прохор. Малец — вдоль забора, а они впотычку через улицу, к ергуневскому дому.

— Егор, а Егор! — захлебывается Лука Иваныч. — Ты чего же обычаи рушишь? Пошто праздник портишь?

— Богохульству потатчик! — вторит отец Прохор.

Вышел из дому Егор, монах монахом, в зимней шапке, долгополый, бледное лицо — будто капля, спросил тихо:

— Бог с вами, чего на всю слободу орете?

Лука Иваныч солонкой потряс, на колодец указал, и отец Прохор рясу опустил, тон сбавил:

— Наказывал я тебе: секи, сечением божье постигнет, А не смирил ты гордынь у сына! Разве дён в году мало, чтобы мирским ноне заниматься? Али гром тебе не угроза, Егор! В усердии твоем сомневаюсь!

Егор в ответ едва отверз губы под длинным носом:

— Благодарю покорно, господа. Мой дом — дом и для бога. К столу вас не приглашаю. С сыном сначала разберусь.