Почтальон всегда звонит дважды

– Наверное. Иногда вдруг накатывает, потом проходит.

– Может, воды наглоталась?

– Нет.

Мы проплыли еще немного, и Кора остановилась.

– Фрэнк, у меня внизу какое-то странное ощущение.

– Держись за меня.

– Наверное, я просто переутомилась. Трудно так долго держать голову над водой.

– Не волнуйся.

– Это было бы ужасно… я слышала, иногда женщины теряют ребенка из-за переутомления.

– Не волнуйся. Просто лежи на воде, не пытайся грести. Я тебя понесу.

– Может, лучше позвать спасателей?

– Господи, да нет же. Эти умники еще начнут тебе сгибать-разгибать руки-ноги. Просто лежи. Я тебя быстрее вытащу, чем спасатели.

Она лежала, а я тянул ее за лямку купальника. Скоро я начал выдыхаться. Вообще-то я мог бы плыть с ней хоть милю, однако хотел побыстрее отвезти ее к врачу, вот и торопился. А на воде если торопишься – запросто утонешь. Наконец я встал на дно, взял Кору на руки и побежал через прибой.

– Не шевелись.

– Не буду.

Я добежал до нашей одежды, усадил Кору. Отыскал ключи, укутал ее нашими свитерами, поднял и побежал к машине. Машина стояла наверху, на шоссе, и мне пришлось взбираться по крутому берегу. От усталости я едва передвигал ноги, но Кору не уронил. Я уложил ее на сиденье, завел мотор и рванул вперед. До Санта-Моники, где есть больница, было мили две.

По пути я догнал большой грузовик. У него сзади была табличка: «Погуди немного – уступлю дорогу». Я жал и жал клаксон, а он так и ехал посреди полосы. Обойти его слева я не мог – по встречке непрерывным потоком шли машины. И я рванул вправо. Кора закричала. А я даже не видел ограждения. Раздался скрежет, и наступила темнота.

* * *

Очнулся я, прижатый спиной к рулю, но застонал не от боли, а от ужасного звука: словно дождь барабанил по крыше, только то был не дождь. По капоту стучала ее кровь – Кора вылетела вперед, через ветровое стекло. Гудели клаксоны, из машин выскакивали люди, бежали к нам.

Я поднял ее, пытался остановить кровь; я звал ее, и целовал, и плакал. Моих поцелуев Кора не чувствовала. Она была мертва.

Глава 16

Меня арестовали. Теперь уже Кац забрал все – и десять тысяч, которые нам передал, и то, что мы успели заработать, и мотель. Он из кожи вон лез, но с самого начала был обречен на поражение.

Сэкетт назвал меня бешеным псом, которого нужно убить, чтобы люди жили спокойно. Он все по полочкам разложил: сначала мы с Корой убили грека, а потом я женился и убил ее, чтобы забрать себе деньги. Коре стало известно про мою поездку в Мексику, и это, дескать, ускорило события.

Сэкетт предъявил суду результаты вскрытия, где говорилось, что Кора беременна, – мол, это меня тоже подстегнуло.

Он вызвал в суд и Мадж. Ей поневоле пришлось рассказать про наше путешествие.

Он даже пуму в суд притащил. Котенок подрос, однако за ним толком не ухаживали, и он был какой-то больной и запущенный и постоянно пищал. И пытался укусить прокурора. Выглядело все это скверно и, можете поверить, пользы мне не принесло.

Но окончательно меня сгубило письмо, которое Кора написала мне перед тем, как вызвать такси, и положила в кассу, а потом про него забыла. Я его не видел, ведь мы так и не открывались и в кассу я не заглядывал. То было письмо любящей женщины, но в нем упоминалось убийство грека. Суд шел три дня. Хотя Кац, вооружившись законами штата, бился как мог, но судья разрешил приобщить письмо к делу, и присяжные приняли во внимание убийство грека. Сэкетт сказал, что из-за этого письма я и убил, – а еще потому, что я бешеный пес.

Кац даже не дал мне выйти на кафедру. Что я мог сказать? Что не убивал, поскольку мы как раз уладили наши раздоры, вызванные убийством грека? То-то было бы весело.

Присяжные совещались минут пять. Ведь я заслуживал обсуждения не больше, чем любой другой бешеный пес.

И вот я сижу в камере смертников, дописываю свою историю; потом отец Макконнел просмотрит и скажет, где что нужно подправить – запятые и все такое. Если мне дадут отсрочку, он подержит бумаги у себя, пока не выяснится, что будет дальше. Если смертный приговор заменят пожизненным заключением, он их сожжет, и тогда никто не узнает, было ли на самом деле убийство. А если меня повесят, он попробует их где-нибудь опубликовать. Только не будет никакой отсрочки, и помилования тоже не будет. Я-то знаю. Я себя никогда не обманывал. Просто в таком месте поневоле надеешься, без этого никак.

Теперь, когда мне осталось недолго, я все думаю о Коре. Как по-вашему, она знает, что я ее не убивал? После того, о чем мы говорили в море, вроде бы должна знать. Вот это и есть самое страшное, когда заиграешься с убийством. Вдруг, когда случилась авария, Кора успела подумать, что я нарочно все подстроил? Поэтому я надеюсь на загробную жизнь. Отец Макконнел говорит, она существует; тогда я встречусь с Корой и скажу ей, что мы с ней тогда оба говорили правду и я не хотел ее убить.