Почти идеальная семья

– А сама не лезь во все это, – продолжила уверенным тоном наставлять ее Лапина. – Ты мне поверь, Валерия, не твоя это стезя. Вспоминай факты, а если что припомнишь, то сразу следователю доложишь. Он тебе свои координаты оставил? Ну, вот. Позвонишь и доложишь. И не путайся у органов под ногами. Я попробую выкроить время и к тебе подскочу, все обсудим. Лады? Все будет нормально, вот увидишь.

Но сама Лапина не была в этом так уж уверена. Сердце ныло за эту прямодушную до грубости и надежную до безрассудства Бурову Леру, дорогую Бурову Леру, попавшую в передрягу.

Если Леркин мужик и вправду так подло и зло с ней поступил – бросил, как надоевшую вещь, и ушел к другой, напоследок подкинув к порогу свеженький труп, то Надежда готова отыскать сволочь только для того, чтобы с размаху влепить звонкую пощечину, а лучше бы вмазать ему кулаком под дых, как учил муж Иван. А еще лучше завалить кабана на землю, чтобы он грохнулся как следует задницей и затылком, и хорошенько отметелить ногами, обутыми в армейские берцы.

Но Надин босс, как назло, отбыл вчера в Минск по приглашению наклюнувшихся партнеров, оставив ее на хозяйстве, и у нее решительно нет возможности отлучиться с работы даже на час. И после работы поехать к Буровой она тоже не может. И без того Иван ворчит, что жена допоздна задерживается на службе, а если Надя, как последняя дура, решит его просветить, по какой такой насущной необходимости ей нужно наведаться к Лере, то взбучки ей не миновать. Он сразу вычислит, что жена вновь нацелилась влезть в чужие разборки, а этого больше допускать он был не намерен.

В свое время Надежда заставила его здорово поволноваться, когда распутывала дело «безумных старух» и едва не погибла сама. Выследив преступника и убийцу, она тогда чудом избежала смерти[2], поэтому свои страхи Иван Лапин запомнил надолго.

Огорчать мужа и ссориться с ним Надя не хотела. Ее теперешняя семейная жизнь дорогого стоила, поэтому деятельное участие в Леркиных делах ей придется отложить. Тем более, как уговаривала себя Надежда, ничего они с Буровой толком предпринять не смогут, а могут только ждать, когда за них все сделают профессионалы.

Она решила, что, как только Мещеренко, загоревший и с подписанными контрактами, явится в агентство, Надя сразу же Валерию навестит, чтобы ободрить и получше вникнуть в ситуацию. А вникнув, Надежда сообразит, что можно конкретно для подруги сделать.

Лера тоже не верила, что все будет нормально, тем более скоро.

После всего, что сегодня ей пришлось пережить, она, даже призвав на помощь все свое воображение, не могла представить, что такого удивительного и хорошего должно произойти, чтобы вернуть ее жизнь в привычное русло.

Такое умонастроение ей категорически не нравилось. Она, конечно, была скептиком, но ведь не махровым же меланхоликом и не пессимистом!..

Посему теперешнее состояние души определила для себя как недостойную слабость и попыталась встряхнуться и перенастроиться, внедряя в голову нужные мысли, трезвые и скептичные.

И с чего она так загрузилась? Что, собственно, такого непоправимого произошло?.. Подумаешь, муж сбежал. Подумаешь, обнаружился труп в прихожей.

Труп наглой девки, которую она так ненавидела. А рядышком с мертвым телом ненавистной Юлии Лепехиной валялся стальной блестящий молоточек из итальянского кухонного набора, которым так удобно отбивать антрекоты. Испачканный кровью и чем-то еще, тошнотворным и страшным.

– Ваша вещь? – равнодушно-деловым тоном спросил ее приземистый крепыш, бывший, видимо, старшим опергруппы.

Как она не заметила молоток раньше?.. Впрочем, хорошо, что не заметила. А то наделала бы глупостей и усложнила себе жизнь.

– Ну, – глухо проговорила Лера.

– То есть ваша? – решил уточнить старший опер.

Валерия прокашлялась и четко произнесла:

– Моя.

– А вещички в саквояже чьи? Тоже ваши?

– Наши, – опять угрюмо согласилась Лера.

Не то чтобы Бурова растерялась, но все мыслительные процессы в ее голове как-то замерли, не отзываясь на происходящее. Лера откровенно тупила, понимая, что тупит себе во вред, но ничего не могла поделать.

Позвонив в полицию, она выскочила из собственной квартиры в лифтовый холл и до приезда опергруппы там и торчала, не в силах просочиться внутрь мимо Юлькиного трупа. И молотка разделочного она не заметила, и сумку эту треклятую не рассмотрела.

В этой самой дорожной сумке, которой обычно пользовался Леонид для перевозки громоздкого спортинвентаря, теперь обнаружился его ноутбук, россыпь Лериных украшений из серебра – золото она не любила, – Лерин же айпад и почему-то тостер. Ручки сумки, вяло завалившейся набок, сжимала мертвая кисть мертвой Лепехиной-младшей.

– С потерпевшей знакомы? – тем же размеренным тоном задал следующий вопрос полицейский.

Он проводил взглядом носилки с телом, упакованным в черный пластиковый мешок, которые люди в униформе как раз подтаскивали к лифту, и вновь посмотрел на Валерию.

– Да, – процедила Валерия, а потом добавила через силу: – Это дочь моего мужа, Юля Лепехина, отчества не знаю. В смысле не знаю, что у нее в паспорте там написано.