Почти идеальный брак

Она реально задела меня своими словами о моей матери – особенно потому, что не ошиблась. Я не знала материнской любви – по крайней мере, с тех пор, как умер папа. Он был тем клеем, который держал нас всех вместе, тем, кто вдохновлял меня в жизни и приносил радость моей матери. Он был хозяином дома в самом традиционном смысле этого слова, словно сошел с картины Нормана Рокуэлла[40]. Мой отец был единственным кормильцем; именно он поддерживал плавное вращение нашего маленького семейного ядра. Но однажды эта жизнь внезапно закончилась. Мы потеряли всё. Отец, муж, кормилец, защитник, единственный человек, который подталкивал меня к большему и поддерживал во мне интерес к жизни, который удерживал мою мать от того, чтобы нырнуть с плато счастья в море депрессии…

Когда он умер, у нас не было ничего: ни денег, ни дохода, ни искры жизни. Моя мать не смогла удержаться на работе, поскольку была настолько подавлена, что спала весь день, она редко ела и почти не разговаривала. В моих глазах мама видела отражение той женщины, которой была раньше. Там, где я когда-то была общей радостью для нее и моего отца, я стала всего лишь символом боли и потери. Я злилась на нее за это. Но не только за это. Она бросила меня эмоционально, когда я нуждалась в ней больше всего; она проявила слабость таким образом, что я больше не могла испытывать к ней сочувствия – только гнев и смущение. Всякий раз, когда моя мать заговаривала, это перерастало в ссору.

– …Просто убирайся из моего дома! Я не могу смотреть на тебя.

– Твой дом? Твой дом?! Это не твой дом, а папин. Ты ни дня в своей жизни не работала. Ты полностью зависела от него, а теперь у тебя ничего нет, и ты ничего не умеешь делать. Ты слабая и жалкая и даже не можешь держать себя в руках ради нас двоих. Предполагается, что ты здесь взрослая, а не я!

– Как ты, черт возьми, смеешь?! Ты понятия не имеешь, что это такое…

…Сцены, подобные этой, разыгрывались снова и снова, но всё реже и реже, поскольку моя мать спала всё дольше и дольше, почти не появляясь за пределами своей пещеры печали. Холодильник опустел, а по почте начали приходить просроченные счета.

Как и большинство наркоманов, поначалу мать очень хорошо скрывала свое пристрастие. Но в конце концов деньги по страхованию жизни отца закончились, а социальное пособие не покрывало ее потребности. Затем из дома стали пропадать вещи. По вечерам ее провожали домой случайные знакомые, мужчины, чьи лица я никогда не видела, но хорошо знала их по тону голоса и первобытным звукам экстаза.

К тому времени, когда мне исполнилось пятнадцать, мы потеряли дом и метались между женскими приютами и номерами в мотелях. Я работала официанткой – утром перед школой, а также по вечерам и выходным, чтобы позволить себе такие вещи первой необходимости, как еда, одежда и кров, в то время как моя мать занималась проституцией, обеспечивая себе очередные дозы. В школе я была незаметной, избегая неприятностей и удерживая высокий средний балл. Я предпочитала заботиться о себе сама, а не жить в какой-нибудь приемной семье.

В свой шестнадцатый день рождения я нашла тело матери в кишащем тараканами номере мотеля, в котором мы остановились. Передозировка героина – ее подарок мне на день рождения. Больше не нужно было заботиться о ней, работать по сорок часов в неделю, чтобы прокормить нас обеих; не нужно было отбиваться от мужчин, которые думали, что я стану для них развлечением после того, как она теряла сознание.

Больше часа я смотрела на ее бледное худое тело – пустую, безжизненную оболочку. В ее руку были воткнуты четыре иглы. Я собрала наши вещи и подошла к телефону-автомату, чтобы позвонить в 911. Это был последний раз, когда я видела свою мать. Тогда я поклялась никогда не быть такой, как она.

Тем не менее моя мать сделала для меня больше, чем Элеонора для Адама. Она сделала меня мудрой и независимой, заставила меня научиться бороться за себя.

Элеонора сделала Адама слабым. Ее любовь заглушила его способность существовать самостоятельно. Моя мать и моя свекровь не так уж сильно различаются, как и большинство наркоманов. Разница лишь в том, что Элеонора всё еще подпитывает свою зависимость, в то время как моя мать окончила жизнь давным-давно.

52 Адам Морган

Вскоре после того, как Скотт Саммерс выбежал из допросной, я замечаю, что дверь слегка приоткрыта. Встаю и расхаживаю по комнате, внимательно прислушиваясь, нет ли кого в коридоре. Постукиваю по большому зеркалу, проверяя, наблюдает ли кто-нибудь за мной.

Через несколько минут я набираюсь смелости, хотя потом наверняка пожалею об этом. Медленно открывая дверь, выглядываю в коридор, и меня встречает тишина. Крадусь к передней части здания, ни с кем не пересекаясь. Прежде чем войти в вестибюль, замечаю Мардж за стойкой регистрации, бормочущей что-то себе под нос. Она перекладывает бумаги. Затем берет кофейную чашку и исчезает в боковой комнате.