Почти как люди

Кто-то много раз неудачно влюблялся, а один раз влюбился удачно, и на радостях увез свою любовь за границу, где до сих пор тоскует и пишет письма последним не выжившим из ума коллегам.

Кто-то, как, собственно, очень многие, пил почти без продыху, и, разменяв пятый десяток, наткнулся на инсульт, а жена, всю жизнь проклинавшая свою долю, но, вроде бы, все равно любившая, сдала парализованного инвалида в дом престарелых. Кажется, у них было двое взрослых детей…

Кто-то, кстати, родил ребенка, а потом отдал этого ребенка в музыку, и он вырос действительно талантливым, получил образование в престижной консерватории, прожил за границей пять лет, а потом вернулся на родину, и сел работать все в тот же оркестр. А это уже династия, как ни крути.

Кто-то по пьяне замёрз зимой на детской площадке.

У кого-то обнаружили рак.

Кого-то выпихнули на пенсию, и у него на этой почве что-то замкнуло в мозгу – теперь он всюду ходит в концертном костюме, оправдывая это тем, что его вот-вот должны позвать на работу.

Да мало ли…

Эти люди ушли, их сменили другие. Других сменили мы. А нас сменят новые – это естественно. Посмотрите на одного из нас, и в нем вы увидите всех – это что-то вроде бесконечной матрешки.

Я смотрел на фотографию, и ощущал какую-то странную связь, и даже не с изображенными на ней людьми, а вообще со всеми такими же, живущими и по крупицам отдающими свою жизнь нашему общему ремеслу хоть в тундре, хоть в тайге, хоть на севере, хоть на юге. В Гамбурге или в Якутске. В Саратове или Нью-Йорке. В Москве или Минске. Все эти люди проживают, в сущности, одну и ту же, нелепую, нервную, смешную и трагичную одновременно жизнь. Так существует ли связь крепче, чем эта? Я думаю о том же, о чем и они, переживаю все то же, что и они, так же, и над тем же смеюсь, или плачу. А самое удивительное, что все то же самое было и сотню, и даже, наверное, тысячу лет назад. Просто декорации другие. И другой покрой казённых фраков.

На несколько секунд у меня захватило дух.

– Сударь,– простонал Толик,– если вы сей же час не вольете в меня тот живительный эликсир, что держите в руках, я двину сани прямо здесь и сейчас. Кстати, вместе с моим коллегой.

И умение дышать вернулось ко мне.

***

Пока мы все садились в привычную и обжитую, словно наша общая квартира, машину Февраля, Полпальца молча стоял у забора, по ту сторону скрипучей калитки, и смотрел то на нас, то куда-то вдаль, на горизонт. Алиса, Таран, Шура и Толик с разнообразными шутками и прибаутками устраивались на заднем сидении – им было тесно и весело. Ото всех, кроме Алисы, остро пахло вчерашним алкоголем. Мне, как самому большому и длинноногому, уступили место впереди, хоть я и пытался усадить туда свою внезапную невесту – Алиса мудро рассудила, что четверым мужикам там точно не уместиться, и я скромно согласился. Февраль не злобно ругался на парней, покуривая у распахнутой двери автомобиля, и любовно поглаживая его по крыше. А Полпальца все стоял с той стороны калитки, и молчал. Не матерился. Не отпускал фирменных колкостей. Я подошёл к нему, протянул руку.

– Ну,– говорю,– до свидания.

Он бросил короткий взгляд на мою руку, и вновь вернулся к созерцанию горизонта, сказав лишь:

– Будь здоров, малый.

Я ещё несколько секунд подержал навесу растопыренную пятерню, а потом вернулся в машину, захлопнул за собой дверь. Мужики с заднего сидения хором выкрикнули  разные прощальные слова, Алиса помахала рукой, и Февраль прожал газ – машина осторожно поползла вперёд по ухабистой дачной дороге. Я всё-таки не удержался – поймал взглядом фигуру Полпальца в зеркале заднего вида – бывший серый кардинал виолончельной группы так и стоял у калитки, но теперь смотрел уже не на горизонт, а вслед удаляющимся нам.

Такие, как он, умеют плакать только  так – без слез, одним лишь взглядом. Да и не самим взглядом даже, а той бесовской искоркой, что дотлевала теперь свои последние  минуты на его дне…

***

Мы тряслись по пыльной и жёлтой дачной дороге, а выезда на шоссе все никак не было видно. Впрочем, нас это не особо удручало. На заднем сидении постоянно хохотали, причем хохотали так: вроде все молчат, и, кажется, почти спят, но вот один бормотнет какую-нибудь штуку, и в следующий миг все смеются, хоть штука и не особо смешная. Потом снова молчат. И снова кто-то бормотнет штуку. И снова смех. Ну и так далее.

Смеялись мы дружно, всей машиной, а из дешёвенькой магнитолы до нас тихо пыталась достучаться где-то слышаная мной раньше, но всё-таки почти не знакомая песня:

"День через день

Работа догоняет меня,

Год через год

Девушки бросают меня,

Smile, motherfucksmile,

Я иду по дороге и ботинок не жаль,

Smile, motherfucksmile,

По знакомой дороге или в ад, или в рай".