Почти как мы. Вся правда о свиньях

В Средние века и эпоху Возрождения борьба с этой формой блуда стала для церкви делом принципиальным. Для ранних христианских мыслителей грань между человеком и животным была основой, на которой зиждилась вера. Если граница окажется размыта, а животное и человеческое смешаются, вся структура церкви будет под угрозой падения. Таким образом, стремление разграничить мир животных и людей и подавить то, что Платон называл «диким зверем в нас», быстро превратилось в одну из главных целей Отцов церкви. А поскольку для античных философов это разграничение такой важности не представляло, ранним теологам пришлось основательно постараться, чтобы внушить верующим, что допустимо, а что нет.

Св. Августин (354–430) был среди тех богословов, кто прилагал к этому усилия. Один из споров, который велся в то время, касался того, подразумевается ли в Бытии сношение между Евой и змеем в райском саду. Многие толковали искушение именно так, подразумевая, что змей открыл ей плотскую любовь в момент грехопадения. Августин же предостерегал от таких мыслей о Еве и своим богословским авторитетом смог убедить всех, что змей «никогда телесно не осквернял Еву»[243]. Впрочем, Августин указывал, что секс сам по себе связан с животным, даже звериным, началом, в нем, по его словам, «почти совсем отсутствует разумное»[244]. Для Августина и многих его последователей это противоречило установленной христианством границе между людьми и животными, т. е. созданиями разумными и неразумными. Богослов усматривал иррациональную и животную составляющую акта плотской любви в первую очередь в мужской эрекции, которую сам называл «животным движением», поскольку она воплощала вожделение и похоть, а не разумное желание[245].

Хотя человек в этом аспекте жизни слишком напоминал животное, Отцы церкви, разумеется, понимали, что запретить сексуальные отношения невозможно. Необходимым виделось введение строгих догм, определяющих допустимое. Однако, чтобы в этом преуспеть, надо было сначала выяснить, что именно делают животные. Только так люди могли с уверенностью избегать уподобления им.

Мало кто из тварей земных демонстрировал животную сексуальность нагляднее свиньи. В античные времена свиньи, особенно молодые самки, считались живым символом раскрепощенности и плодовитости. В Греции свинок называли khoiros и delphax, что также могло означать женские половые органы. Нечто подобное было и у римлян, применявших к свинье латинское слово porcus, которым также называли повзрослевших девушек[246]. Не отставала и Скандинавия. Здесь бога и богиню плодородия Фрейра и Фрейю сопровождали свиньи. За Фрейром, который и сам обладал внушительным фаллосом, всегда следовал вепрь Гуллинбурсти, а Фрейя часто ездила на вепре Хильдисвини. Среди классических античных текстов, повлиявших на развитие средневековой мысли, было описание животного поведения греческим поэтом Оппианом. О хряке он пишет так:

«Самку ищет он беспрестанно, и от возбуждения [он] ослеплен неистовством желания… Каплет пена из пасти на землю, белыми клыками взрывает ее, дыхание его горячо. Самку он кроет больше с неистовством, чем с кротостью. Она ему покоряется, в ней неистовство его затухает и утоляется страсть. Если же самка не принимает его и кидается прочь, объятый… негасимой пламенной похотью, он принудит ее и возьмет силой, если только не нападет на нее и не удавит смертельной хваткой челюстей»[247].

В Средневековье хряк часто служил символом мужской силы и достоинств, таких как мощь и власть. Кабана часто изображали с внушительными тестикулами, они же были желанной добычей охотников, желавших заполучить ту мужественность, олицетворение которой в них видели. Вероятно, вклад в такое представление внес и тот факт, что из всего царства животных кабанам свойственны наиболее продолжительный половой акт и обильная эякуляция.