Почти мертвы

Я не сразу понял, зачем нужен ночной столик перед закрытой дверью. Но когда до меня дошло, к горлу подкатила тошнота – он перегораживает выход.

Там люди.

И кто-то не хотел, чтобы они выбрались.

Мы с Эваном помчались к забаррикадированной двери. Над нами и вокруг трещали и обваливались балки и стены. Яростно кружились в воздухе раскаленные угли. Было так жарко, что я даже не заметил, как один такой уголек упал мне на руку.

– Рукав! – рявкнул Эван и захлопал по горящей ткани голыми руками.

Я смахнул его руки и упал на пол, затушив пламя собственными весом.

Я пополз к ночному столику, который пытался сдвинуть Эван, перекатился на спину и ногами помог ему толкать. Ночной столик сдвинулся, и через несколько секунд мы открыли дверь и увидели неизбежный результат того, что я сделал с этой семьей. Стыд душил меня не меньше, чем дым.

– Холли! – закричал Эван и упал на колени. Двумя пальцами он нащупал пульс на ее шее. – Она жива!

Я перешагнул через ноги Холли, чтобы подобраться к девочке, которая была подвешена к штанге для одежды за запястья. Я постарался не задаваться вопросом, какое чудовище это совершило, потому что ответ меня сокрушил бы.

– Боже мой, Саванна! – раздался голос незнакомца.

И в ту же секунду мужчина оказался рядом со мной. Я ошеломленно уставился на него. Я ведь его знаю!

– Нужно приподнять ее и освободить руки, – скомандовал он.

Я посмотрел на его бледно-голубые глаза и ямочки на щеках, я точно его где-то видел, но никак не мог вспомнить, кто он такой. Я обнял худой девичий торс и приподнял ее на трясущихся ногах. Пока мужчина возился с ремнем на ее запястьях, я посмотрел на его обувь – новенькие конверсы – и тут же понял, что этот добрый самаритянин помогает нам спасти не только бедную девочку, но и мою гнилую душу, потому что это тот самый журналист-расследователь, чей сценарий я только что купил.

– Почти получилось! – сказал он, решительно трудясь над жестким кожаным ремнем.

Конечно, ремень я тоже узнал. Потому что сам купил его сыну. На пряжке было выгравировано его имя. Вероятно, чек до сих пор лежит у меня в бумажнике. Из самых глубин души к глазам поднялись слезы, перемешавшись со слезами от дыма и жара.

– Мама? – пробормотала девочка, и я крепко сжал ее.

– С твоей мамой все хорошо, – успокоил ее я. – Мы вытащим вас отсюда.

Эван вынес Холли из двери как пожарный, перебросив ее через плечо, а ремень наконец-то упал, и руки девочки освободились.

– Пошли! – рявкнул Энди, если я правильно запомнил его имя. Он поднял Саванну на руки. – Пошли, Джек!

Мое имя он, конечно же, помнил.

Я посмотрел на ремень моего сына с его монограммой на пряжке. Никаких сомнений, это он.

– Нет, – отрезал Энди, и я обернулся к нему. – Ты и так уже слишком долго хранил эту тайну.

У меня перехватило дыхание. Не было времени размышлять, какие фрагменты истории сумел составить вместе проницательный репортер. Я не мог спросить, как и когда он догадался или что мне теперь с этим делать. Время для ответов наступит позже.

А пока я просто понял, что он совершенно прав.

Эта тайна разрушила нашу жизнь. Хватит держать ее под замком.

Я опустил взгляд на ремень моего сына. И оставил его лежать на месте.

Эпилог

Три месяца спустя

Холли

Проснувшись, я увидела, как на изумрудно-зеленую траву медленно падает снег. В первый и последний раз я видела снег, когда мы всей семьей ездили на озеро Биг-Беар.

Саванне тогда было три, и снег ее очаровал. Пока он кружился с бескрайнего серого неба, она подняла свое кукольное личико и, открыв рот, стала ловить снежинки на язык, а потом замахала руками как птица, словно приглашала снег поиграть с ней. Тот ее безграничный восторг – одно из моих любимых воспоминаний из нашей жизни с Гейбом. Тогда я была так захвачена этим зрелищем, что не сняла ни одной фотографии, запечатлев счастливые мгновения только в памяти, где образы кружатся в вихре печали и чувства потери. Помню, как заснеженные деревья показались мне самыми прекрасными на свете. Мне нравилось, как на их ветвях лежит пушистая белая масса, будто толстый слой сахарной пудры на печенье-хворосте кофейного цвета. Все темное и грязное было скрыто под снегом, по крайней мере, в тот момент, а чистая белая круговерть вселяла чувство покоя и свободы.

Эван увидел, что я смотрю в окно спальни, и прикоснулся к моему лицу. Он сказал, это хорошо, что мне нравится снег, ведь в Нью-Гэмпшире его предостаточно. Он купил мне и Саванне пухлые парки и удобные сапоги на меху, еще до того как мы согласились переехать, и они быстро стали нашей повседневной одеждой. Пришлось привыкнуть надевать кучу вещей перед каждым выходом на улицу, зато возвращаться в тепло нашего дома посреди леса было теперь вдвойне приятней.