Почти напоследок

только не лучше ли будет нам —

если

пену свою за кормой сбережем?

Что ты мне скажешь о пенной науке,

не проронивший ни разу слезы

и на охоте

замерзлые руки

гревший

во внутренностях козы?

Можно ли верить, как в добрые знаки,

в то,

что наивные стайки утят

клювы охотно суют в нашу накипь —

вдруг опи все-таки не захотят?

И, посерев,

пожелтев постепенно,

тающе держится кое-как

нас обогнавшая наша пена,

ставшая войлоком сгнивших коряг...

труба

Р. Быкову

А вы останетесь собой,

когда придете в мир

с трубой,

чтобы позвать на правый бой,

а вам приказ —

играть отбой?

Собой

пе сможет быть

любой,

кто сделает отбой

судьбой.

А вы останетесь собой,

когда трубу с чужой слюной

вам подловато всунут в рот,

чтобы трубить наоборот?

Труба с чужой слюною врет.

А вы останетесь собой,

когда с разбитою губой

вас отшвырнут,

прервав мотив,

в трубу

затычку

вколотив?

А вы останетесь собой

с набитой сахаром трубой,

когда вас,

будто па убой,

закормят,

льстя наперебой

все те, кто превратить в рабу

хотел бы грозную трубу,

оставив ей

лишь «бу-бу-бу!»?

А вы останетесь собой,

когда раздрай и разнобой

в ревнивом стане трубачей

и не поймешь порой —

кто чей,

а кто уже давным-давно

с трубой расплющен заодно...

А вы останетесь собой

и под плитою гробовой,

просовывая

сквозь траву,

как золотой кулак,

трубу?

Трубу

перешибут

соплей,

когда сдадитесь

и состаритесь.

А вы останетесь собой?

Если вы есть,

то вы останетесь.

* * *

Померкло блюдечко во мгле,

псе воском налитое...

Свеча, растаяв на столе,

не восстанавливается.

Рубанком ловких технарей

стих закудрявливается,

а прелесть пушкинских кудрей

не восстанавливается.

От стольких губ, как горький след,

лишь вкус отравленности,

а вкус арбузов детских лет

не восстанавливается.

Тот, кто разбил семью, к другой

не приноравливается,

и дружба, хрястнув под ногой,

не восстанавливается.

На поводках в чужих руках

пароды стравливаются,

а люди — даже в облаках

не восстанавливаются.

Па мордах с медом на устах

след окровавленностн.

Лицо, одпажды мордой став,

не восстанавливается.

Лишь при восстании стыда

против бесстыдности

избегнем страшного суда —

сплошной пустынности.

Лишь при восстании лица

против безликости

жизнь восстанавливается

в своей великости.

Детей бесстыдство может съесть —

не остановится.

А стыд не страшен. Стыд — не смерть.

Все восстановится.

неверие в себя необходимо

Да разве святость — влезть при жизни

в святцы

В себя не верить — все-таки святей.

Талантлив, кто не трусит ужасаться

мучительной бездарности своей.

Неверие в себя необходимо,

необходимы нам тиски тоски,

чтоб темной ночью небо к нам входило

и обдирало звездами виски,

чтоб вваливались в комнату трамваи,

колесами проехав по лицу,

чтобы веревка, страшная, живая,

в окно влетев, плясала на лету.

Необходим любой паршивый призрак

в лохмотьях напрокатных игровых,

а если даже призраки капризны, —

ей-богу, не капризнее живых.

Необходим среди болтливой скуки

смертельный страх произносить слова,

и страх побриться — будто бы сквозь скулы

уже растет могильная трава.

Необходимо бредить пеулежно,

проваливаться, прыгать в пустоту.

Наверно, лишь отчаявшись, возможно

с эпохой говорить начистоту.

Необходимо, бросив закорюки,

взорвать себя и ползать при смешках,

вновь собирая собственные руки

из пальцев, закатившихся иод шкаф.

Необходима трусость быть жестоком

н соблюдены? маленьких пощад,

когда при шаге к целям лжевысоким

раздавленные звезды запищат.

Необходимо г; голодом изгоя

до косточек обгладывать глагол.

Лишь тот, кто по характеру — из голи,

перед брезгливой вечностью не гол.

Л если ты из грязи, да и в князи,

раскняжь себя и сам сообрази,

насколько раньше меньше было грязи,

когда ты в настоящей был грязи.

Какая низость — самоуваженье...

Создатель поднимает до высот

лишь тех, кого при крошечном движоньи

ознобом неуверенность трясет.

Уж лучше вскрыть ножом консервным вены,

лечь забулдыгой в сквере на скамью,

чем докатиться до комфорта веры

в особую значительность свою.

Благословен художник сумасбродный,

свою скульптуру с маху раздробя,

голодный и холодный, — но свободный

от веры унизительной в себя.

4 Е. Евтушенко

непонятным поэтам

Я так завидовал всегда

всем тем,

что пишут непонятно,

И ЧЬЯ стихи,

как полупятна

из полудыма-полульда.

Я формалистов обожал,

глаза восторженно таращил,

а сам трусливо избежал

абракадабр

и тарабарщин.

Я лез из кожи вон

в борьбе

со здравым смыслом, как воитель,

но сумасшедшинки в себе

я с тайным ужасом не видел.

Мне было стыдно.

Я с трудом

над сумасшедшинкою бился.

Единственно,

чего добился, —

вся жизнь —

как сумасшедший дом.

И я себя, как пыткой, мучил —

ну в чем же я недоборщнл

и ничего не отчубучил

такого,

словно: «дыр... бул... щнр...»?

О, непонятные поэты!

Единственнсйшие предметы

белейшей зависти моей...

Я —

из понятнейших червей*

Ничья узда вам не страшна,

вас в мысль никто не засупонил,

и чье-то:

«Ничего не понял...» —

вам слаще мирра и вина.

Творцы блаженных непонитиц,

поверх сегодняшних минут

живите,

верой наполняясь,

что вас когда-нибудь поймут.

Счастливцы!

Страшно, между тем,

быть понятым, но так превратно,

всю жизнь писать совсем понятно,

уйдя непонятым совсем...

первый день поэзии

А первый День поэзии —

он был

в том перевальном —

пятьдесят четвертом,

когда на смену словесам затертым

слова живые встали из могил,