Почти последняя любовь

Мартовский снег еще был холодным. Он лежал в тени и надеялся пролежать так долго. С крыш сбрасывали куски льда. Лед плашмя падал, потирая ушибленные бока. Замерзшие глыбы были с грязными лицами. В них застряли новогодние иголки. Было стыдно. И нечем умыться. И некуда спрятаться. Солнце открывало окна только на десять минут. Все рассчитывали, что завтра они откроются на пять минут дольше. Деревья еще стояли в платках и колготках…

Весна была близко. Она, на цыпочках, в коридоре, пила березовый сок.

А она ждала его… Ждала, когда болела голова, когда связывала порвавшиеся силы и расчесывала запутанные мысли. Просыпаясь на рассвете, делая полусвязный вдох – она говорила ему: «Доброе утро, любимый», и целовала его волосы. А потом любовалась своей грудью. Грудью, которую вылепил он. Она и раньше у нее была: маленькая, как нераспустившиеся почки на ветке. Она ее прятала под одежду, игнорировала, не замечала. Грудь была нелюбимой и от этого становилась еще меньше. А потом он ее погладил… Похвалил… Потрогал… Она вздохнула и стала распускаться, как розовый бутон. Она стала раздаваться вширь, и уже были тесными блузы. И стало пресно под закрытым платьем. И появились новые, из выреза которых она могла смотреть на облако. А облако, не выворачивая шею, теперь видело его творение.

Он как скульптор, лепил ее каждый раз. Ночью – теплыми губами, ранним утром – спутанным дыханием, за ужином – взглядом. Грудь стала круглой, как яблоко. И поэтому по утрам она поднимала рубашку, чтобы голубой свет ночи мог войти в соски. И втирала его, пока не начинала кружиться голова…