Почти последняя любовь

…Она знала каждый раз… Слышала невнятный женский стук возле его сердца. Улавливала запахи, интимные шорохи и весенние сквозняки. Она каждый раз чувствовала начало его нового романа. Но не подавала виду… Продолжала развешивать яблоки на рождественскую елку. Печь его любимые мясные пироги и охлаждать крюшон. Ведь все праздники он проводил дома…

Выросли дети и стали чуточку отстраненными. Они, как и отец, с упоением делали карьеру. Георгий продолжал идти в гору, словно у этой горы не было края. Касаясь рукой вершины – он сам поднимал ее выше. К звездам. К луне. К раскаленному Богом солнцу. Он с одержимостью делал открытия в мировой науке, издавая учебник – уже заканчивал второй…

У Тани было все. Дорогие австрийские горнолыжные курорты, деньги, статус жены, шубы и шелковые простыни. У нее не было ничего. Потому что никогда не было его. Он был всюду и в то же время нигде. Он не мог позволить себе вечер с остывающей летней ягодой и шампанским, теснившимся в бутылке. Потому что нужно работать. Он не мог больше трех дней лежать на прогретом песке, нырять с аквалангом и кататься на водных лыжах. Он начинал бегать по библиотекам и глотать 500-страничные книги за полчаса. Он жил быстрее. Год за сто. Он видел наперед. Он думал за всех. Ему нужны были все женщины, и в то же время не нужен был никто. Он шагал по планете, как перешагивают лужу на тротуаре. Он летал из страны в страну, как будто оказывался на соседней улице. Он не мог стоять, иначе остановится земля. Он и сам пробовал вращать эту землю, до тех пор, пока не встретил ее. Свою последнюю любовь… И пришла расплата. Или награда…

Таня посмотрела на свои руки. Руки выдавали возраст. Второю половину жизни. Выдавали вечера в ожидании звонка и тишину глухой декабрьской ночью. Он ел с них. Он спал на постелях, заправленных ими. Он давно их не целовал. Зато перебирал музыкальные пальцы. Чужие. Зато разрешал им касаться там, где ничьи руки не касались. Зато он всегда возвращается домой. С любой, даже такой поздней любви…

…А у них было общее все: калитка, за которой сразу начиналась крупная малина. Яблоня, почти не родившая, но которую жалко спилить. Общая жизнь… Общая память… И иногда, сидя вечером у камина, можно сказать: «А помнишь, как у Ваньки лезли зубы». Или «как соседские дети ели леденцы на палочке и наши просили. Я им тогда варила конфеты, и они застывали в столовой ложке»…

И вспоминать…

Он практически ничего не помнил… Он в это время был на войне. Поэтому о детстве своих детей знал только со слов жены…

Ноябрь 2010 года. Киев

Еще с вечера моросил дождь. Миксовал в лужах рябиновые и яблоневые листья. Совершенно грязные. Развозил землю, как крем-брюле.

Стояла туманная пелена, и хотелось под теплое ватное одеяло. Дремать под важные новости телевизора. Бегать на кухню за чашкой чая с лимоном. Зажмуриваясь, досыпать в него сахар. Слушать барабанную дробь дождя. Спать. Просыпаться оттого, что с вечера не снят спортивный костюм и молния надавила щеку. Идти в ванную… Чистить зубы…

К утру осень закончилась. 2 ноября… У него день рождения…

От первого заморозка остался белый налет. И листья свисали с обложенными языками. Георгий этих изменений не видел. Он отмечал свой праздник на островах с женой. Его тело большого зверя всегда было покрыто загаром. А после солнца белые рубашки были особенно к лицу…

Она все знала… Она была обречена. И чем больше его любила, тем сильнее хотела уйти. Но в зимнем небе был его прямой серьезный взгляд. Не бегающие сладкие зрачки, липкие, как мармелад, а взгляд, наполненный содержанием и роскошью мысли.