Почти последняя любовь

– …Почему ты уходишь?

– Потому что я устала, что все время уходишь ты. Мне нужно плечо, а не секс. Я хочу, чтобы после всех любовниц, дел и самолетов возвращались ко мне, а не наоборот: от меня шли к жене.

…Замкнутый круг, которому столько лет, сколько лет человечеству. Который еще ни разу не разомкнулся без потерь. И она решила все потери взять на себя. И сдыхала… Сходила с ума… Она ни за кем так долго и отчаянно не страдала.

– Нужно жить здесь и сейчас.

– Тебе легко говорить, потому что у тебя есть и «потом». А у меня только ты.

– Ты не умеешь просто жить и радоваться этой жизни.

– Я еще много чего не умею. Зато я умею любить…

Они молча вели свои бесконечные разговоры. Каждый слышал себя. Каждый оставался при своем мнении. Каждый страдал, как мог. Она не находила себе места. Выпила 150 таблеток валерьянки, плакала, пугая себя и соседей. Ей стала невкусной жизнь. И не хотелось, приезжая к родителям, есть теплую, чуть в земле, клубнику с грядки, собирать смородину в корзины и щипать нежный шпинат. На нее грустно смотрела сахарная шелковица и сбрасывала ягоды в траву. По ним топтались куры, пачкая в синее лапы. Собиралась очередная гроза.

Когда прошло шесть месяцев, она не могла вспомнить, где все это время была. Как и чем жила. И есть ли она на этой земле.

Он над всем имел власть. Над временем, над расстоянием, над событиями… Он только не имел одной власти. Над ней… Она искренне в это верила…

Февраль 2011 года

Георгий сидел в студии. Тыльная стена была вся в желто-розовых разводах. Казалось, что за спиной бесконечное парное утро. На нем, как всегда, достойно сидел костюм цвета кофе. Но не чистого, а чуть подсветленного сгущенным молоком. И галстук, с полосками горького шоколада.

Вопросы гнались за ответами. По пятам. Ведущие настырно и даже бестактно не давали закончить мысль. Но он в прямом эфире чувствовал себя, как дома. Легко, свободно, намного лучше, чем эти два разномастных журналиста. Его путали, отвлекали, уводили от темы. Георгий не отступал и все время возвращал разговор в чувство.

– Это исследование проводили китайские ученые в прошлом году…

– Хочу подчеркнуть, что такие исследования проводил еще академик Филатов в 30-е годы…

– Вы рекламируете ваши открытия?

– Нет, я их популяризирую.

– А что, если благодаря этому удлинится жизнь? Мы не перенаселим Землю?

– А почему бы не жить качественнее дольше. Почитайте Библию…

Он сыпал фактами, датами, историческими данными. Он вспоминал Булгакова, профессора Преображенского и Амосова. Его перебивали с непроницаемыми тупыми лицами, с приторной улыбкой, которую хотелось размазать по экрану.

А за спиной был силуэт безлистного дерева. Стояли каллы в мужской вазе. Все цвета студии стекались к ванили, топленому молоку и бледной охре. Он, в своем костюме, идеально вписывался в обстановку. Постукивал модными ботинками. Журналисты, напротив, грубо выпадали в безвкусной одежде. Некоторые вопросы были настолько глупы, что он искренне рассмеялся. Его ухоженные руки пребывали в легком движении. Твердый ум. Цепкий взгляд. Отпил из чашки что-то давно остывшее и гадкое. Не выдержал и скривил губы. Он видел шире и глубже. Не чай с чаинками, как напиток, а его химический состав, плантации, на которых его выращивали. От момента мироздания.

У него горчило во рту. Словно он съел березового дегтя. Смотрел на смазливую журналистку и знал, как все получится дальше. После эфира будет кофе и чашка с полукругом красной помады. Потом ужин в ресторане. И десерт в его постели. Стало скучно. Нет борьбы – нет жизни. В эту минуту он ее ненавидел. И всех женщин. И камеры, от которых нестерпимо жарко. И пресную ваниль в обивке. И жизнь, в которой вряд ли что-то еще случится.

Стали раздаваться телефонные звонки, и он с благодарностью на них сосредоточился.