Почти последняя любовь

Она приходила в кассу, но и там выдавали только полбилета. Она с ужасом заходила в пол– автобуса и проезжала полпути. А на работе светилась только половина монитора, и телефон звонил в ползвонка.

По дороге бежала собака на двух худых лапах. Части забора заваливались в белую землю. В метро ехало полвагона и все гадали, в какую половину им заходить. И все было нелепо. Неправильно. Абсурдно…

А потом самолет «Вена – Киев» выключил свет в салоне, выставил свои короткие ножки и мир тут же стал другим. Как раньше. Идеально целостным.

…Она готовилась к свиданию… И это становилось настоящим ритуалом… Тело больше не было телом. Это был сосуд, куда складывались события дня, мимолетные и осознанные мысли. В него лился чай, глоток коньяка, падал кусочками банан и втекали разговоры…

Из этого сосуда ему вечером пить. Она не могла допустить, чтобы он пил яд.

Зажигались свечи. Она смотрела на их развевающиеся волосы, и свеча уже горела внутри, разогревая мышцы. Она легонько наглаживала свое тело, подготавливая его к мужским прикосновениям. И говорила телу: «Здесь будут его руки, здесь будут сжимать, а в этом месте порхать, как крылья бабочки». Тело запоминало… Ждало… Трепетало…

Чуть ниже пупка садилось жирным пятнышком масло «страсть». Он его слышал еще дома. И еще дома начинала возбуждаться плоть.

И глоток коньяку… Она выпивала этот мужской запах. Острый запах его желания. Пьянее ничего не было. Коньяк сползал, обжигая легкие и печень, и целенаправленно устремлялся в низ живота. И когда страсть становилась неуправляемой, он пытался проникнуть еще глубже. Прижаться еще теснее. Все хотел разгадать ее тайну…

…А потом они поехали кататься…

У города загорелись глаза. Загорелись окнами, фонарями, фарами. Он сразу стал праздничным и чуть моложе своих лет. Мост, друживший с Днепром, подставил им свою спину. Они ехали смотреть город вблизи.

На набережной тосковали корабли. Они мечтали не о такой жизни. Их старательно украсили гирляндами, но тоска еще больше выступала вперед. Как неудачно выросшие зубы.

В салоне было тепло. Он вел машину, словно занимался с ней любовью.

– Это библиотека. Видишь окна? Я просиживал здесь до закрытия.

Окна нависали над дорогой. Большие и чуть раскосые. За окнами начинался стадион и память о городском катке «Крижинка». А потом был парк с первым свиданием, кусты, в которых он дрался из-за бильярда, гастроном с любимым пражским тортом.

Они ехали в прошлое. Его истории ставали частью ее жизни. Она пропитывалась его воспоминаниями, как кремом пропитываются коржи. А он сам, того не зная, откладывал в нее кусочки себя…

Город был красив. Любовался собой в каждой витрине. Шел, постукивая модными лакированными туфлями с длинными носами. Ежился. Оделся не по погоде.

Под домом не могли расстаться. Он не хотел ее отпускать. Ведь она уносила самые яркие фрагменты молодости…

* * *

Я люблю тебя, слышишь, зима.

Я люблю твое платье седое,

Я люблю, как ты сходишь с ума,

И как плачешь на аналое…

Я люблю, как ты снегом летишь,

Как ругаешь морозом прохожих.

Я люблю даже то, как ты спишь,

На своем белом девственном ложе.

Ночью, в воскресенье, навалило много снега. От него болели глаза. Разве можно быть таким совершенным?