Почти последняя любовь

…Прошел месяц. А может, и два. Он пытался ее искать. Несколько раз приезжал к потному метро и стоял, понимая, как это глупо. Из перехода выходили люди, смешиваясь в один черно-белый ком. В этом коме ее не было. Или, может, была? А он опять ничего о ней не узнал: ни фамилию, ни адрес фабрики.

Потом смирился и опять стал жить как раньше. Встреча почти забылась, или просто притупилась ее острота.

…Однажды он гостил у друзей на улице Гарматной. Они жили в старом общежитие, с высоченными потолками и большими комнатами, метров по восемнадцать. Широкие коридоры, по которым можно было ездить машиной, один общий туалет на всех и одна душевая на первом этаже. Душ принимали по графику.

Решив вскипятить чайник, Георгий стоял у окна, наблюдая, как портится погода, стремительно темнеет и заволакивает снежными тучами. Небо словно вплотную прижималось к городу. Толкалось, как люди в автобусе в час пик.

Напротив был ярко освещенный рабочий цех. Он присмотрелся и увидел, что цех швейный. Там стояло штук сто машинок, и за каждой строчили быстрые женские руки. И вдруг он узнал эту девочку на твердом неудобном стуле. Люду, с которой переживал провал экзаменов и ел морковный салат. Она сидела, низко нагнувшись, продевая в ушко нитку. Волосы были заколоты в узел простыми шпильками, а на плечах – пуховый платок.

Георгий не знал, когда заканчивается их смена. Но очень боялся ее пропустить. Ему показалось, что он опять встретил что-то очень похожее на любовь. Поэтому вышел на улицу и на морозе, у проходной ждал ее два часа. Топая на месте, стуча ботинком об ботинок…

К пяти Люда показалась из ворот и, увидев его, чуть не сошла с ума. Она надувалась радостью, как веселый мыльный пузырь. Громко смеялась, прикрываясь толстой варежкой. Она прыгала вокруг него как щенок и заикалась от переизбытка чувств.

– Привет, как ты сюда попал? Ты меня искал, да?

– Люд, я случайно увидел тебя из окна.

– Смотри, какой снег. А у меня новые сапоги. Красивые, правда?

А снег, сперва игривый, становился серьезным, и Гоша пошел провожать ее домой. Узкими улочками и дворами. Она снимала у хозяйки комнату с отдельным входом. Во дворе, где запущенный сад со старыми, давно не подрезавшимися, деревьями и колодец с громким, прикованным цепями, ведром. Где под зарослями крыжовника – сложенные кирпичи от разобранного погреба. А еще кривая лавочка и крыша, засыпанная гниющими листьями.

Когда они наконец-то пришли, на улице уже непроглядно мело. Оба были без головных уборов и сперва сушили волосы полотенцами. Говорили шепотом, чтобы не услышала хозяйка. Почему-то было очень смешно. Не включая свет, жарко натопили печку, сломав при этом старый стул. И две доски для раскатки теста. Зажгли свечу и стали пить чай с пирогами из утопленного теста.

Всю комнату занимала огромная деревянная кровать. Непонятно с каких времен. Еще помещался стол с расшатанными ножками. И табурет, на удивление, очень крепкий. На нем лежал круг, связанный из тряпок. На полу – домотканая дорожка в широкие полосы, какой-то сундук и вешалка.

Они разделись при свече в плотно натопленной комнате. Было очень страшно и неловко. Непонятно и одновременно просто. А потом легли на кровать, прижавшись друг к другу. Он обнимал ее крепкую спину, нежно поглаживая выпуклую попку. Ей в живот упирался горячий крупный член. Он шевелился сам по себе, пульсировал, и Люда боялась даже смотреть вниз. Она впервые видела мужской орган и стеснялась. Она не представляла, как к «этому» можно дотронуться.

– Мне страшно…

– Ты же со мной.

– Ты такой большой…

– Ты даже не представляешь, какой эластичной можешь быть ты.

Георгий не сказал, что его член не помещается даже в граненый стакан. Вместо этого он шептал ей нежности, убирая с ушка густые волосы. Трогал ее всю до самых изнаночных сторон.

Они были возбуждены до предела. Часто дышали. Ее влага стекала на внутреннюю часть бедра. Он пытался проникнуть уже сотый раз, и сотый раз она кричала от боли. Георгий останавливался, пережидал, считал до тысячи. Он помнил чужие трещины и разрывы. И поэтому очень осторожно начинал сначала, открывая руками ее розовые губы. Застревая в них намертво. Хотя от страсти они увеличились и окрепли.

Он мог проявить настойчивость, чуть надавить и войти, но почему-то ее жалел.

До двух часов ночи они барахтались в постели. Ничего не получалось. Потные, с красными лицами, два тела никак не могли соединиться. Он так и не смог проникнуть ни на йоту. Останавливался на входе, глохнув от ее страданий.

А к трем часам закончились силы, терпение и желание. Захотелось немедленно покинуть эту комнатушку с давно растаявшей свечой.

Он встал, открыл занавеску на маленьком окне, крест-накрест разделенном рамами, и голышом смотрел на угомонившуюся раннюю зиму. Все стихло, только белая ровная вата толстым шаром грела колодец. Луна, как огромное блюдо, висела прямо перед окном. Оранжевая, с желтыми глазами, плоским носом и ртом. Она все это время, не отрываясь, смотрела на их невозможное соитие. Справа любопытствовало созвездие «Волосы Венеры»… Было полнолуние…

И Георгий понял, что нужно уходить. Сейчас. Ни минутой позже. В эту заснеженную чистую ночь. Люда плакала и умоляла дождаться утра.

– Куда ты пойдешь? Три часа ночи. Троллейбусы начнут ходить только в шесть. Не чищены улицы. Ты не знаешь дороги. Останься.

Но Георгий чувствовал, что задыхается. Ему хотелось освободиться, освежить голову, глотнуть стерильный мороз. Он не понимал, что с ним происходит.

– Гош, что я сделала не так? Я тебя подвела? Разочаровала? Давай еще раз попробуем, я перетерплю.

Она стояла за спиной и дергала его за руку. Целовала локоть. Она всеми силами хотела его удержать.

Но Георгий отрицательно замотал головой.

– Люд, давай встретимся послезавтра. Поздно уже. Тебе нужно хоть немного поспать перед первой сменой.

Помыться не было возможности, и она обтерла его досуха полотенцем. Потом он торопливо натянул брюки и тихо закрыл за собой дверь.

На улице было неестественно сонно. Снег вобрал в себя все звуки. Впитал осеннюю жидкую грязь. Прикрыл страшные яблоневые листья. Даже собаки не брехали за заборами. И тускло не горели фонари.

Он уходил наугад. Долго бродил по улицам Тешебаева, Кирпоноса, пока наконец-то не вышел на Бабушкину. К метро он попал к четырем. Главная дорога все еще была пуста. Еще не выехали снегоуборочные машины. Только медленно каталось одинокое такси. Но в кармане болтался единственный пятак…

И вдруг зазвенел первый дежурный троллейбус, направляющийся в депо. Он сел в него, радуясь удаче, согрелся и даже начал задремывать. И дремал до самой улицы Льва Толстого…

Первую пару он проспал…