Почти счастливые женщины

Софья Павловна растерянно оглядела комнату, где прошла вся ее жизнь. Старые, выцветшие, когда-то богатые и красивые обои под старину – кажется, их называли шаляпинскими. Старинный светильник – изящный, синее с белым, бронзовые лилии – ар-нуво, любимый стиль. Тяжелые бархатные занавеси на окнах – почти всегда закрытые, она любила полутьму. Пейзаж над кроватью – мелочь, дешевка, подделка. Все настоящее давно продано и проедено. Ну и бог с ними, разве вещи принесли ей счастье? Радость – да. Гордость. А счастье – нет. Прикроватный столик – ампир, комиссионка в Питере, за копейки. Продавец уверял, будто XIX век. Может быть. Хотя все они плуты. Правда, в Питере в те года, в шестидесятые, комиссионки были завалены антиквариатом. И все за копейки. Для нее это были копейки, для них с Левкой. Кровать. Ее любимая «царская» кровать. Резное изголовье, удобный матрас. Сколько слез она пролила на этой кровати, на этих подушках! Мировой океан! Иногда было счастье. Нет, не с Левкой – упаси господи! С тем, другим. А куда было деваться? В гостиницу тогда не пускали. Да и эта кровать ее, с мужем они давно спали врозь – никакой подлости и осквернения. Впрочем, что осквернять? Семейное ложе? Так его не было. Впрочем, сделать подлости Левке ей не было стыдно. Но счастье было коротким и обманчивым. И снова драма. Господи, как она устала от драм! Бросилась как в омут. Ничего не видела, ничего! А считала себя умной! Куда там…

В провинциальном театре ставили Левкину пьесу. Он обожал заявиться – как же, столичный король! Известнейший драматург! Все ниц! Так оно и было. Расстилали ковровую дорожку, ставили огромное кресло, кланялись в пояс. Ах, как он упивался этим, как был горд! Софья сразу приметила актера, который играл главного героя – красавец, талант, а прозябает в глуши. Левке он тоже понравился, что бывало крайне редко.

Итак, последний прогон, генеральная. Лев остался доволен и засобирался в Москву – звали дела. А Софья осталась. Муж удивился:

– Тебе это надо?

Но на ее возвращении не настаивал. Она осталась на премьеру. А потом еще на неделю. Ее трясло, как в ознобе. А молодой гений крепко и сладко спал рядом с ней. Тогда ей на все было наплевать – донесут мужу? Пожалуйста! Пойдут сплетни – да ради бога! Добрынин бросит ее? На здоровье! Только бы он, этот сероглазый король, юный и длинноногий, нежный и пылкий, был рядом.

Левка, опытный черт, что-то почувствовал, или все-таки донесли. Начал названивать и истерить.

Через неделю она вернулась в Москву. Добрынин ничего не сказал – просто оглядел ее и усмехнулся, пренебрежительно так, высокомерно, с высоты своего величия. Глянул, как на шалаву. А может, ей показалось. Через пару недель снова помчалась в провинциальный городишко – не выдержала. Только бы увидеть, только бы посмотреть в глаза.

Возлюбленный ее, кажется, был рад, но явно не ожидал такой бури чувств. Капризничал, ныл:

– Кто ты и кто я? Нет, невозможно! Ничего у нас не получится.

– Почему? – удивлялась Софья. – Все получится, я все сделаю, я все решу.

– Что ты решишь, что? Что ты сможешь изменить? Уйдешь от мужа?

– Уйду, – спокойно сказала она. – Конечно, уйду!

Потом он прилетел в Москву. Один раз, второй. Он жаловался на жизнь – завидуют, зажимают, не дают главных ролей.

Через год перетащила его в Москву, устроила в театр. Обошлась без Добрынина – свои люди имелись. По Москве покатились слухи, а ей было на все наплевать! Ночевали у Муси, в Кратово. Потом она выбила комнату, хорошую комнату на Чернышевке. Видела, что любимый ее счастлив, и сердце рвалось.

А дальше… дальше все было банально до некуда. Вскоре ей донесли – у него роман с молодой актрисулькой, и та, между прочим, беременна.

Она не могла поверить – как же так? Он же клялся в любви. Слухи, сплетни? Проверила. Все оказалось правдой. Гнев и злость застилали глаза, сердце кипело от ненависти: с ней – и так? Нет, невозможно! После всего, что она сделала для него? После того, как всем рисковала? Уничтожить. Размазать, растереть, отправить назад, в глушь.

Рыдала днями напролет. Верная Муська рыдала вместе с ней. Спустя пару месяцев взяла себя в руки – куда меня несет? И это – я? Не обошлось без таблеток, сама не справлялась. А когда понемногу пришла в себя, стало смешно.

Воистину – помешательство! Любовь и есть помешательство. В общем, смогла преодолеть. Справилась. Наплевала – да бог с тобой, будь счастлив! Слава богу, не опустилась до мести!

Тогда оценила Добрынина – ни слова! А ведь знал, наверняка знал! Вся Москва знала о ее унижении!

Ничего, и это пережила. Сколько всего было… А все пережила. Смерть сына пережила – куда больше? А эту историю, с внучкой… Кажется, нет… Силы не те. Сил больше нет.

Софья Павловна снова обвела глазами комнату. «В последний раз, – подумала она. – В последний раз я смотрю на все это». И она закрыла глаза.

* * *

Аля ночевала на Юго-Западе. Позвонила вечером – трубку бабушка не взяла. Спит. Теперь она много и подолгу спит, говорит – старость. Ну и ладно, она не волнуется, привыкла, что Аля не всегда ночует дома.