Почти счастливые женщины

Лев Николаевич твердо был уверен – заниматься ребенком обязана мать. А уж тем более неработающая и свободная от всякого быта.

В его семье детьми занималась мамаша, отец постоянно работал. А детей, между прочим, было трое! И ни одного балбеса, как их сынок. И помощницы у мамаши не было – все сама: и готовила, и убирала, и шила, и ходила на базар. Никогда не жаловалась – это было нормальным.

В юности, когда сын уходил в отрыв, Лев Николаевич устраивал его в клинику, пытался вести с ним беседы. Но тот, наглец, через две минуты закатывал глаза, а через пять хлопал дверью. А он, знаменитый драматург Добрынин, чьи пьесы шли во всех ведущих театрах страны, обижался. Да-да, обижался и обиду свою высказывал Софье. А она, стерва, как всегда, насмехалась:

– Ах, вас не уважают? С вами не считаются? Вас ни в грош не ставят? – И тут же хмурилась: – Лев! Тебе самому не смешно?

Ну он и самоустранился. Все, милочка, дальше сама.

Обиделся он тогда с удовольствием и облегчением, окончательно сбросив с себя непосильную ношу. И закрыл эту тему.

К тому же в то время у него был тот самый тяжелый роман с библиотекаршей, с которой расставался он с большим трудом и абсолютно подорванными нервами. Кажется, даже пил какие-то успокоительные.

Да, с сыном он давно попрощался. Сегодня просто была финальная точка.

А Сонька, молодец, держалась, хоть и превратилась в старуху. Еще бы – такое пережить. Да к тому же болезнь, страшная болезнь. Дай ей бог выкарабкаться. Зла он на нее не держит, обиды простил. Потому что счастлив.

Лев Николаевич вспомнил о Галочке, о ее заботе, душевном тепле, ласках, утешительных словах, и в душе разлилась тихая радость.

Скорее бы добраться и обнять ее, милую! Вот ведь жизнь, а? Какие выписывает кренделя…

Перед тем как позвонить в дверь – решил именно позвонить, а не открывать своим ключом, – сделал скорбное лицо. Галочка открыла тут же, словно стояла под дверью. Впрочем, кубатура ее квартиры позволяла дойти из одной точки в другую за пару секунд.

В объятия не бросилась – природный такт, надо соблюдать приличия, такое горе.

Смотрела глазами, полными слез.

– Как ты, Левушка?

Он молча махнул рукой.

Галочка сняла с него плащ, расшнуровала туфли и вопросительно посмотрела:

– Чаю? Или поешь?

– Ни того, ни другого. Какое «поешь», Галя?

Она страшно смутилась:

– Прости.

Ушел в комнату, не раздеваясь, лег на диван и отвернулся к стене.

Галочка осторожно прикрыла дверь и ушла на кухню.

А он моментально уснул. Нервы, нервы. Ну и еще три рюмки водки. За помин сына, его несчастной и страшной судьбы.

Где она теперь, эта девочка, его бывшая сноха? И где ее ребенок, его внучка? Софья ничего не сказала – выходит, не знает сама?

«О господи, прости нас, грешных… Нехорошо мы тогда поступили, не по-людски. Все-таки нищая и сирота. Да и внучка, родная кровь… Кажется, была похожа на Сашу…»

Хотя, если честно, ни сноху, ни внучку Лев Николаевич совершенно не помнил. Появились внезапно и так же исчезли.

Делить имущество и разменивать квартиру ему не разрешила Галочка. Вот здесь она была тверда, как никогда. Он и не ожидал от нее такой твердости.

– Нет, и все, Лева. Твоя жена – несчастная женщина, потерявшая единственного сына и перенесшая такую страшную болезнь. И ты собираешься делить с ней все это барахло?

Барахло! Ничего себе барахло! Знала бы она, на какие суммы там этого «барахла»: антикварная мебель, картины, посуда.

Но Галочка стояла насмерть:

– Если ты, Левушка, так поступишь, я не смогу с тобой жить. У меня есть ты. У тебя есть я. И наша любовь. А у нее? Ты только подумай!

Лев Николаевич еще раз удивился ее доброте и святости, разозлился, но виду не показал. Согласился:

– Наверное, ты права, дорогая.

Правда, подумал, что пройдет время, и он Галочку убедит, приведет здравые аргументы.

Но время шло, а эта святая звонила его бывшей – сто раз извинялась, спрашивала, не надо ли чем-то помочь. И еще умоляла ее простить.

Святая, ей-богу, святая!

А он ничего, привык, прижился. Сделали ремонт, обзавелись новой мебелью. Правда, Бескудники эти он ненавидел. Собирал понемногу деньги, копил на кооператив. Кстати! Еще эта святая и слегка ненормальная, если по-честному, его вторая жена – а они уже расписались – убедила его, что часть гонораров он обязан отправлять Софье.

Тогда он не сдержался – а кто бы сдержался? Показал себя во всей красе: орал как подорванный:

– А квартира и все, что внутри? Этого мало? Да ты даже не понимаешь, что там и сколько! Да ей на всю жизнь хватит и еще останется! Только вопрос – кому? Наследников нет! Да пусть выкручивается как хочет! Продает, меняет – дело ее! Пусть работать идет. Ничего, не развалится – всю жизнь просидела на моей шее. Нет и нет, Галя! Вот здесь тебе меня не уговорить, и даже не продолжай!