Почтовые открытки

– Главная трудность при строительстве обсерватории, – сказал старик Блад, – состоит в том, чтобы найти место, где ее поставить. Есть вещи, о которых вы бы даже не подумали. Ее нельзя строить близко к большому городу или даже торговому молу из-за мутного воздуха и светового загрязнения от фонарей и уличной рекламы. Найдите место, где по ночам бывает по-настоящему темно. Вот как здесь. На земле осталось не так много мест, где бывает чистая темнота. Мне доводилось спать в степи под открытым небом, видели бы вы, какие там звезды! Дорожные фонари, уличные фонари, фонари во дворах – все они посылают свет вверх, на пуза самолетов. И размывают небо. – Он закашлялся. – Здесь – очень подходящее для обсерватории место.

Пола посмотрела на черное окно, чуть запотевшее изнутри.

– Но темнота – это только первое условие. Оно любому дураку понятно. – Он придвинул свой стул поближе, заглянул в их лица, чтобы удостовериться, хорошо ли они его понимают, и начал считать, разгибая пальцы.

– Нельзя выбирать пасмурное место. Условие номер два: бо́льшую часть ночей небо должно быть чистым. Здесь темнота чистая, это правда, но по ночам бывает много облаков. Но даже если погода большей частью бывает ясная, нужно, чтобы атмосфера была устойчивой. Воздух, он ведь как река, как тысячи рек, текущих одна над другой, и то, какие течения у этих воздушных рек, медленные или бурные, зависит от рельефа земли под ними. – В его голове звучал голос Бена, словно они снова сидели с ним ночью в горах. – Понимаете, это как камень в реке. Холмы, каньоны, долины и горы взбаламучивают воздух над собой так же, как камень на дне реки заставляет бурлить воду. Чем больше камней, тем неспокойней река. Идете вы в свою обсерваторию, построенную в горах, таких, скажем, как здешние, чтобы посмотреть на звезды, а они мерцают и расплываются так, что ни черта рассмотреть невозможно. Лучше всего строить обсерваторию на вершине одиночной горы. А еще лучше, если гора эта стоит на острове или на берегу моря. Пролетая над водой, воздух разглаживается. О, тут надо много всего учитывать, – сказал он, глядя Кости прямо в глаза. – Это я еще и не начал рассказывать. Ладно, продолжим как-нибудь в другой раз. Мне еще надо поменять повязку собаке на спине.

Пола заговорила печальным голосом, какой был у нее предназначен для плачущих младенцев и разговоров со своими сестрами, когда те являлись с плохими новостями, – слова, казалось, состояли из одних скорбно изливавшихся гласных:

– Ах, бедная старушка, что с ней случилось?

– Думаю, она подралась с тем, что раньше составляло мой зимний доход. Я не рассказывал? – Снаружи, из-под колеблющегося мерцания звезд, донеслись последовательные короткие крики стаи койотов, похожие на крики кур, сбегающихся на салатные листья. Пола прижалась к Кости. Теперь с холма за дорогой донеслась высокая протяжная утонченная нота.

– В былые дни это была моя заначка на черный день, – сказал Шляпник. – О, цены на мех тогда были высокими. Может, когда-нибудь снова станут. Может, даже в этом сезоне. Я бы мог тогда попробовать здесь, в окрестностях. Зимой поохотился бы с капканами – и заработал бы достаточно, чтобы двинуться дальше. Охота с капканами когда-то приносила хорошие деньги. Вам это, наверное, кажется грубым. Да, жизнь груба.

Выражение лица Полы было холодным. Она думала о невинных зверьках, жестоко зажатых в ловушке, об их пересохших от страха пастях, представляла, как этот старик с тяжелым взглядом голубых глаз подкрадывается к ним, без умолку бормоча что-то успокаивающим голосом, но держа наготове окровавленную острую палку.

А сам он тем временем уже перешел к другой, старательской истории, в которой он в темноте наступил босой ногой на гремучую змею, подпрыгнул и приземлился… снова на змею. Она не хотела слушать его истории про диких уток с животами, проткнутыми проволокой, на которую они нанизаны, – концы проволоки связаны, и утки дергаются, сталкиваясь друг с другом, между тем как проволока врезается все глубже в их живую плоть – или про древесных крыс, живьем брошенных в костер.

* * *

Кости и Пола, растянувшись на своем футоне[132], в желтом свете керосиновой лампы играли в паучков. «Ползу-ползу-ползу», – шептал Кости, перебирая пальцами и думая о том, что Пола пахнет зрелым подкопченным сыром и скунсом, но как только она схватила его за пестик, его нос отключился.

– Надеюсь, ты не станешь таким же болтуном, когда состаришься? – шепнула она ему в ухо.

– В моем роду мужчины умирают молодыми. Ты никогда не узнаешь историй, которые я мог бы придумать. Про охоту на гигантского лося! Про аварии в шахтах! – Они рассмеялись, но мысль о помутненной болтливой старости Шляпника заставила их в панике броситься в объятия друг друга, целуясь и толкаясь пружинистыми движениями тазовых костей.

49 Что я вижу