Под белым орлом

— Я весьма сожалею, барон, — сказала она ему, — что не могу удержать вас долее при своём дворе; мне хочется поскорее отблагодарить вашего короля за его любезное приветствие, и я прошу вас сообщить ему при вручении этого письма, как сильно обрадовало меня его внимание.

Государыня подала молодому человеку запечатанный конверт; он почтительно принял его и спрятал в тот же портфель, в котором доставил сюда письмо своего короля.

— А я, — прибавил Иосиф, — прошу вас передать вашему монарху вместе с этим письмом также и благодарность графа Фалькенштейна за любезный привет и уверить его королевское величество в моей неизменной дружбе и глубочайшем почтении.

С этими словами он, в свою очередь, подал фон Пиршу письмо, адресованное королю Иосифу.

Императрица Екатерина Алексеевна присовокупила к этому драгоценный бриллиантовый перстень в знак своего милостивого монаршего благоволения, после чего барон Пирш, отпущенный их величествами, быть принуждён немедленно пуститься в обратный путь.

Ему удалось лишь наскоро проститься с неуспевшим ещё разойтись двором.

Граф Игнатий Потоцкий, которому он в присутствии многих лиц сказал на прощанье несколько холодных любезностей, только долгим, многозначительным взглядом как будто напомнил ему обещание хранить тайну.

Графиня Браницкая пожала юноше руку и осторожно шепнула:

— До свиданья! Надейтесь на меня и доверяйте мне!

Бобринский сел вместе с ним в его лёгкую курьерскую бричку, приказал слуге ехать за ними следом на его лошадях и проводил за город молодого прусского офицера, открытый рыцарский характер которого импонировал ему и привлекал его к себе.

Час спустя, барон фон Пирш мчался во всю прыть на двух сильных почтовых лошадях по пустынной проезжей дороге.

Словно сновидение пролетел час мимолётного блеска, но этот сон принёс ему с собою столько удивительного и в то же время столько касавшегося его лично, что мысли юноши имели вдоволь пищи на его одиноком обратном пути.

XVIII

Вскоре подошли к концу и торжественные дни для Могилёва.

У императора и императрицы состоялось ещё несколько совещаний, происходивших в присутствии Потёмкина и князя Безбородко; различные пункты, относительно которых они пришли к соглашению, были составлены лишь предварительно, и было условлено, что граф Кобенцль и князь Безбородко потом напишут государственный договор и представят его на подпись монархам при их ближайшей встрече в Царском Селе.

Иосиф выразил желание проехать по России и посмотреть древнюю русскую столицу Москву.

Императрица тотчас же выслала гонцов с приказом, чтобы приготовили подставы на всём пути, которым намеревался проследовать Иосиф, и чтобы повсюду на всех станциях постарались принять его с тем очаровательным гостеприимством, которое она сама неподражаемо сумела оказать величайшему из европейских монархов.

И вот императрица и император, заверив друг друга в самой сердечной и искренней дружбе, расстались. Император Иосиф под именем графа Фалькенштейна уехал в простой коляске в Москву. Императрица возвратилась со своим блестящим павлиньим хвостом придворных в Петербург, и в ослепительном блеске её поезда, пожалуй, было меньше тщеславия, чем в изысканной простоте Иосифа, который, казалось, и не замечал, что все, тем не менее, узнают в графе фон Фалькенштейне римского императора, что все дороги были выравнены для него и что все помещения, в которых он останавливался, обслуживались лакеями императрицы и были снабжены припасами из придворных кухонь и погребов.

Тотчас вслед за отбытием их величеств покинули Могилёв и польские паны, прибывшие сюда, чтобы приветствовать их.

Сосновский почти мгновенно исчез, после того как получил прощальную аудиенцию у государыни; он не желал более видеть свою дочь, столь чувствительным для него образом разрушившую все его надежды и планы, а когда императрица на прощальной аудиенции сказала несколько слов в пользу Костюшки и Людовики, Сосновский мрачно и почти вспылив попросил её разрешить ему распоряжаться в своём доме по своему собственному разумению.

Екатерина Алексеевна, видимо, была оскорблена подобным отклонением своего ходатайства, к чему она вовсе не привыкла, и, несмотря на изобилие милостивых знаков внимания, доставшихся на долю польских сановников, среди которых Феликс Потоцкий получил один из высших орденов, Сосновский остался ни при чём. Это ещё более огорчило его и укрепило в решении возможно скорее, даже не отдав прощальных визитов, покинуть Могилёв.