Под белым орлом

— Я не вправе просит далее, — сказал граф Потоцкий, — признаюсь, что вы, ваше величество, правы. Эта минута велика, как мир, и будет жить во мне воспоминанием о страшном потрясении, но это воспоминание будет священным. Эта минута открыла моему взору блестящее величие истинного королевского достоинства, которое неизмеримо возвышается над низким миром, в своём вечно чистом блеске, но вместе с тем и в вечном ледяном покрове, как и вершины гор. В трепетном изумлении я преклоняюсь пред самым тяжёлым и суровым долгом короля, который едва ли доступен для сердца обыкновенного человека, пред долгом отказывать в милосердии. Но я, ваше величество, последую голосу своего сердца; я точно так же исполню свой долг; я люблю мадемуазель фон Герне, я предложил ей свою руку ещё тогда, когда её дядя находился на высоте своего положения, когда его озаряло почётное доверие величайшего из монархов нашего века. Теперь я не возьму назад своей руки; я гордо поведу в свет мадемуазель Герне в качестве своей супруги и буду убеждён, что ни одна женщина в мире не будет достойнее её носить имя моего рода.

При последних словах графа Потоцкого взор короля загорелся искренней радостью.

— Вы нравы, граф Потоцкий, — сказал он. — Вы поступаете, как смелый человек и как истый дворянин; будьте уверены, что мадемуазель фон Герне будет всегда пользоваться моим расположением. Я с удовольствием буду принимать графиню Потоцкую и никто не посмеет огорчить её хотя бы только взором. Всё то, что сделал для меня её дядя, все услуги, оказанные мне им, будут зачтены ей; его же вина никогда не будет бременем для имени Герне и на представителя этого имени никогда не падёт и тень упрёка в Прусском королевстве. Будьте счастливы, дорогой граф! желаю, чтобы добрый гений Польши сохранил вас для вашего отечества и в будущем подарил ему побольше людей, подобных вам.

Фридрих протянул руку графу. Последний наклонился и прежде чем король мог помешать тому, поцеловал её. Затем он медленно направился к двери, на пороге ещё раз поклонился и вышел.

— Благородный человек, — произнёс вслед ему король, — и, к сожалению, я должен причинить ему горе. Но долг прежде всего... разве и я также не испытал горя? Когда родишься королём, не имеешь права на счастье обыкновенного человека! — Он позвонил и приказал снова позвать канцлера и начальника полиции. — Дорогой Филиппи, — сказал он последнему. — Позаботься о том, чтобы твоя полиция никоим образом не беспокоила графа Потоцкого; мне известно всё, что касается его, и я впредь не желаю иметь какие бы то ни было рапорты о нём.

Филиппи молча поклонился.

— А ты, дорогой канцлер, — продолжал король, обращаясь к фон Фюрсту, — после окончания следствия по делу министра фон Герне, отошли всё делопроизводство в уголовное отделение сената в Берлине, с приказанием дать отзыв относительно степени наказания министра; затем я уже лично постановлю приговор. А теперь позаботься о том, чтобы мадемуазель фон Герне, племянницы министра, ничем не беспокоили в её квартире; в отношении этой дамы пусть соблюдают величайшие знаки внимания, и, если у неё будет недостаток в деньгах, уведоми об этом меня; забота о ней является моим личным делом.

— Я поступил вполне согласно вашему приказанию, ваше величество, — ответил фон Фюрст; — господин фон Герне был мне другом, он поручил моему попечению свою племянницу и, как бы он ни был виновен, я считал себя обязанным и вправе оказать ему эту последнюю дружескую услугу.

— Ты был прав, — приветливо сказал король. — Теперь ступай и позаботиться о том, чтобы сенат составил свой доклад вполне беспартийно и нелицеприятно. Не следует ничего прощать Герне и прикрывать его, но также не следует предполагать, что с ним нужно поступить строже, чем он заслуживает того, потому что находится теперь в немилости у меня.

Затем король попрощался с ними, слегка прикоснувшись рукою к шляпе. Оба они удалились. Затем Фридрих приказал позвать своего государственного секретаря и с ясным и спокойным сознанием принялся за свою ежедневную работу, сделавшую его при его строгом, неотступном исполнении обязанностей беспрерывно движущимся зубцом в сложной системе шестерён государственной машины.