Под белым орлом

Граф Игнатий Потоцкий ехал так быстро, насколько позволяли лошади его наёмной кареты, обратно в Берлин. Хотя он и был огорчён и взволнован отказом, который встретили его великий план будущности его отечества и его ходатайства у короля об участи фон Герне, но вместе с тем он был преисполнен чувством глубокого удивления пред великим монархом, так ясно представлявшим себе свой королевский долг и твёрдо, безошибочно шедшим прямым путём, которым он следовал в течение всей своей жизни и который привёл его на его недосягаемо гордую высоту. Ясная уверенность овладела также и графом; он знал, что ему делать; он ни минуты не колебался в своём решении, которое, несмотря на его печаль, сулило ему так много счастья; он знал, что если всё и будет иначе, если его планы, которые он так долго лелеял и подготовлял, даже разрушились, всё-таки ему предстоял великий, благородный труд на пользу своего отечества.

С ясным и радостным сердцем граф взбежал по ступеням лестницы уединённого дома фон Герне. Тихо миновал он приёмные комнаты и ступил на порог спальни, в которой старая горничная сидела возле постели своей госпожи. Сумеречный свет падал из-под полуопущенных шёлковых занавесей на окнах.

Мария лежала, ровно дыша, с опущенными веками; тихий сон, казалось, опустился на неё, её щёки слегка покраснели, на губах играла мирная улыбка.

При виде графа горничная приподняла палец к своим губам и тихо прошептала:

— Она спит!

Граф остановился со сложенными руками, любуясь прекрасным образом, в котором заключалась вся его жизнь, всё его счастье.

Попугай спокойно сидел на своём шесточке. Узнав графа, он ласковым тоном крикнул:

— Игнатий!

При звуке ли этого имени, или под влиянием взора возлюбленного, с искренней теплотою направленного на неё, Мария проснулась; она медленно подняла веки и счастливо протянула свою нежную руку, как бы желая поманить к себе графа.

Он быстро подошёл к постели девушки, опустился на колена возле её постели и пламенно прижал к губам её руки.

— Ты здесь, мой Игнатий, — прошептала она; — о, я чувствовала твою близость даже во сне, рисовавшем мне прекрасные картины — милые поля с роскошными цветами, каких я ещё не видала на земле, и чисто голубое небо с светлыми, золотыми звёздами, ярко и прекрасно смотревшими на этот мир печали и горя. Я шла рядом с тобою, и нас окружали светлые ангелы; затем они подали мне руки и стали подниматься со мною всё выше и выше... Ты смотрел мне вслед, хотел удержать меня, но я подымалась всё выше в светлую даль, и ты всё же оставался близок мне, я всё-таки чувствовала себя нераздельно с тобою в своей душе, освобождённой от всякого горя и страдания.

Взор Марии засиял тихим светом, как будто она уже в действительности видела пред собою картины, нарисованные её воображением.

— И пусть будет так, — воскликнул Игнатий, — пусть твой сон превратится в действительность!.. Я наполню твою жизнь цветами, ты вознесёшься к светлому счастью, ни на минуту не разлучаясь со мною. Как только тебе позволят твои силы — а это будет очень скоро, так как счастье и любовь доставляют телу силы и здоровье, — ты подашь мне руку пред алтарём на вечный святой союз. Я увезу тебя к себе на родину, подальше отсюда, где ты так много выстрадала; на руках понесу тебя по жизненному пути; я уготовлю тебе место в своём сердце, где тебя, нежный цветок моей жизни, не коснётся ни один суровый ветерок!

Мария приподнялась и положила голову на плечо графа Игнатия.

— Где ты, Игнатий, там и моё счастье, — сказала она. — Да, да, уедем отсюда, я так много выстрадала здесь!.. Здесь поразила меня та коварная стрела, яд сомнения которой я носила в своём сердце. — Она минуту покоилась в объятиях графа и, по-видимому, вполне отдалась в этот миг своему счастью. — А мой дядя? — спросила она, испуганно вздрогнув и устремив на графа вопрошающий взгляд. — Что с моим дядей? Ты хотел доставить мне добрые вести... ты хотел спасти его... Ведь ты же не веришь в его вину? Мой бедный дядя... Говори же, говори, Игнатий! Удалось ли тебе спасти его?

— Удастся, — ответил Игнатий, потупясь под проницательным взором Марии.

— О, тогда пусть он тотчас непременно едет вместе с нами, — сказала Мария, ещё крепче обвивая своими руками плечи возлюбленного. — Если король милостиво позволит ему удалиться на покой, то пусть он отряхнёт прах от ног своих и никогда не дышит воздухом этой страны, где могли возвести столь тяжкие обвинения на его благородную, честную голову!

Она живо сказала всё это; суровый, хриплый звук заключил её слова и она беспомощно уронила голову на плечо Потоцкого.

— Пусть будет так! — воскликнул граф Игнатий. — В своём отечестве я создам твоему дяде, который был тебе защитником и отцом, убежище, достойное его. Наша любовь, радость нашему счастью заставят его позабыть о том, что его собственная родина так неблагодарно и жестоко поступила с ним.

Граф заключил в объятия хрупкий стран Марии, судорожно вздрагивавший от волнения; он нагнулся поцеловать её лоб, но испуганно отпрянул — её лицо было покрыто смертельной бледностью, её помутневшие глаза были не подвижны.