Под чужим знаменем

Поздно вечером, после того как бригадного генерала Брикса и генерала Журуа проводили в приготовленный для них особняк, а корреспондентов по рангу разместили в гостиницах, Кольцов в смятенном состоянии отправился на Николаевскую. Увидев его озабоченное лицо, Наташа догадалась: что-то случилось.

– Ты с очень плохими вестями? Да?

– Да, – не скрывая досады, согласился Кольцов. – Английский корреспондент Колен видел меня в Киеве в форме командира Красной Армии. И даже постарался запечатлеть на фотографии. И сегодня узнал. Я, конечно, поговорил с ним. Припугнул. Надеюсь, будет молчать. Но… все может быть…

– Та-ак! – невольно вздохнула Наташа. Она стояла в передней, зябко кутаясь в накинутый на плечи платок. – Что же делать? – И строго посмотрела в глаза Кольцова. Она привыкла верить в него, восхищаться его предусмотрительностью, проницательностью, и вдруг такая нелепость!

В переднюю заглянул тоже встревоженный Иван Платонович. И Наташа поспешила рассказать о грозящем Павлу провале.

– Ну что ж, заходи! – с загадочным лицом произнес Старцев. – Гостем будешь… Как видно, сегодня день гостей… Посоветуемся.

В комнате навстречу Кольцову неспешно поднялся до странности знакомый человек – худой, сутулый, в косоворотке и сапогах. Это был Фролов.

– Ну, Павел Андреевич, рассказывай, как вы здесь живете? – сказал Фролов обыденным, будничным голосом, словно они и не расставались.

– Хуже некуда! – объявил Кольцов, с трудом сдерживая радость от встречи с Фроловым. Понимал, что не такой сейчас момент, чтобы давать волю чувствам.

Кольцов снова, но уже обстоятельно, с подробностями, рассказывал обо всех тревожных событиях дня.

– Не слишком ли много провалов? – жестко сказал Фролов. – Недавно Красильников, а теперь вот и ты… причем это уже вторично…

Кольцов удивленно взглянул на Фролова:

– Почему – вторично?

Фролов вкратце доложил ему о чисто случайно разгаданной Лацисом щукинской операции с адресами и печально подытожил:

– Тебе действительно надо уходить. Это уже ясно!..

– Рановато, – улыбнулся Кольцов. – Сдается мне, этот журналист правильно меня понял. По крайней мере, до самого вечера он не поделился своим открытием с контрразведчиками. Иначе я не пришел бы сюда.

Затем разговор зашел о Красильникове. Фролов стал подробно расспрашивать, какие меры предприняты для его освобождения.

– Налаживаем связь с тюремной охраной, – стала рассказывать Наташа. – Возможно, удастся организовать побег не только Красильникову, но и Кособродову с его напарником.

Тусклые тени в неясном свете лампы метались по стенам, причудливо изгибаясь, словно передразнивая каждый жест, каждое движение разговаривающих, и от этого Наташе казалось, что в их доме множество людей, принесших сюда тревогу и тесноту.

– Нужно торопиться, – сказал Кольцов. – Сейчас удобный момент – прибыли союзники; пока Щукину не до Красильникова.

Что будет потом, они знали…

– И все же нужно хорошенько подумать, – сказал Фролов, внимательно вглядываясь в лицо Кольцова: очень он изменился за эти месяцы, что-то снисходительно-покровительственное появилось в выражении его лица. «Вжился в роль! – с одобрением подумал Фролов, но тут же опять мысленно вернулся к случаю с Коленом. – Даже если сейчас он и промолчит, то едва окажется в безопасности – не упустит случая написать об этом сенсационном открытии… Значит, время пребывания Павла здесь, в штабе, все равно исчисляется днями…»

* * *

Поздно ночью – по укоренившейся привычке все самые важные допросы проводились после полуночи – Щукин велел доставить к нему ротмистра Волина. Даже приезд союзников никак не повлиял на распорядок работы Щукина.

Волин шел, вернее, уныло волочил ноги по коридору, держа руки сзади, чуть ли не натыкаясь на штыки конвойных. Впереди него тяжело вышагивал заменивший в контрразведке Осипова штабс-капитан Гордеев, известный своими методами «жестких» допросов.

Волин понимал, что причиной его ареста явился не оговор, а роковая случайность, одна из тех, что порой решает судьбы и великих людей. «Лучше бы я проштрафился, – обреченно думал он. – Лучше бы оступился – меня бы поняли и простили. А теперь… Нет, и сейчас должны понять. Я ведь делом доказал свою преданность…»

Ротмистр Волин был неузнаваем. Китель болтался на нем без пуговиц, через прорехи кителя проглядывала грязно-серого цвета нижняя рубашка. Брюки были без ремня, они то и дело спадали. Лицо в ссадинах и кровоподтеках. Но главное, что отличало его от прежнего Волина, – в глазах исчез прежний фанатичный блеск, делавший его страшным и грозным властелином человеческих судеб. Теперь ротмистр был весь потухший, покорный, раздавленный.

Перед тяжелой дверью кабинета Щукина конвоиры остановились, тупо, тяжело прогремев прикладами винтовок. И Волин тоже сразу остановился, не в силах понять внезапно прихлынувшего к сердцу страха и напряженно ожидая дальнейших распоряжений.

Сопровождающий его штабс-капитан Гордеев с таинственной поспешностью скрылся за дверью кабинета.

Ждать пришлось долго. Конвоиры успели покурить, пока из приоткрывшейся двери не послышалась команда:

– Введите!