— Разумеется, разумеется. Я вполне вас понимаю, и у меня нет никаких причин на вас обижаться. — Убедившись, что Рейбин нашел ручку, он поднялся с пола и продолжал: — Знаете, Дьюи, часто говорят, что очень трудно поступать согласно своим убеждениям и никого при этом не обидеть. Можно с тем же правом сказать, что человеку, обладающему гибким умом, трудно вообще иметь какие-нибудь убеждения. Вот я, например, вижу, что и вы в какой-то степени правы, и Шайнер в какой-то степени прав. Я нахожу достоинства и в скрипках и в органе. И если мы заменим скрипки органом, то не потому, что скрипки плохи, а потому, что орган лучше. Вам это ясно, Дьюи?
— Ясно, сэр. Благодарю вас за такое отношение. Уфф! Ужас как кровь к голове приливает, когда наклонишься! — сказал Рейбин, тоже поднимаясь, и с силой воткнул ручку стоймя в чернильницу, чуть не пробив при этом дно, чтоб уж больше не падала.
Между тем старинных менестрелей, дожидавшихся в прихожей, все больше одолевало любопытство. Дик, которому вся эта затея была не слишком по душе, вскоре потерял к ней всякий интерес и ушел в направлении школы. Остальные же, как их ни подмывало узнать, что происходит в кабинете, наверно, не стали бы туда заглядывать, сознавая неблагопристойность такого поведения, если бы ручка не упала на пол. Услышав грохот сдвигаемой мебели, они решили, что объяснение перешло в рукопашную схватку, и, отбросив все прочие соображения, двинулись к двери, которая была лишь слегка притворена. Таким образом, когда мистер Мейболд выпрямился и поднял глаза, он увидел в дверях мистера Пенни во весь рост, над его головой — лицо и плечи Мейла, над макушкой Мейла — лоб и глаза Спинкса, а под мышкой у Спинкса часть физиономии Боумена; сзади же виднелись серпообразные срезы голов и лиц остальных музыкантов; в общей сложности на него было устремлено больше дюжины глаз, горевших живым любопытством.
Как это обычно бывает с экспансивными сапожниками, и не только сапожниками, мистер Пенни, встретившись взглядом со священником, почувствовал необходимость хоть что-нибудь сказать. Однако сразу же в голову ему ничего не пришло, и он с полминуты молча глядел на священника.
— Прошу прощения, сэр, — заговорил он наконец, соболезнующе воззрившись на подбородок мистера Мейболда, — только у вас кровь идет из подбородка, там, где вы, должно быть, утром порезались, сэр.
— Это все оттого, что вы нагибались, не иначе, — высказался возчик, с интересом разглядывая подбородок священника. — Так всегда бывает — если наклониться, то кровь опять пойдет.
Старый Уильям поднял глаза и тоже стал смотреть на кровоточащий подбородок священника, а Лиф так даже отошел на два-три шага от книжного шкафа и, приоткрыв рот, предался восхищенному созерцанию этой диковины.
— Ах, боже мой, — торопливо проговорил мистер Мейболд, покраснев до корней волос, и провел рукой по подбородку, а затем, достав платок, вытер кровь.
— Ну вот, сэр, теперь опять все в порядке, почти что ничего и не заметно, — сказал мистер Пенни. — А если опять кровь пойдет, отщипните от шляпы кусочек войлока и приложите — все как рукой снимет.
— Хотите, я вам отщипну от своей? — предложил Рейбин в доказательство своих добрых чувств. — Она не такая новая, как ваша, ее не жалко.
— Нет, нет, не надо, спасибо, — ответил мистер Мейболд все с той же нервной торопливостью.
— Видно, глубоко порезались, сэр? — спросил Рейбин, движимый желанием проявить теплое сочувствие.
— Да нет, не очень.
— Что ж, сэр, когда бреешься, рука иной раз и дрогнет. Только подумаешь, что можно обрезаться, глядь — уж кровь выступила.
— Я все прикидываю, какой нам назначить срок, — сказал мистер Мейболд. — Думаю, мы с вами договоримся по-хорошему. Вам, конечно, не хочется, чтобы это было скоро, но до рождества, по-моему, слитком далеко. Я предлагаю Михайлов день или что-нибудь около этого — так будет удобно для всех. Ваши возражения против воскресенья, не имеющего своего особого названия, мне кажутся не очень убедительными.
— Хорошо, сэр. В жизни ведь никогда не бывает, чтобы вышло совсем по-твоему. Так что я от имени всех нас соглашаюсь на ваш срок.
Возчик опять коснулся воображаемой шляпы, и все музыканты сделали то же самое.
— Значит, как вы сказали, сэр, на Михайлов день уступаем дорогу молодому поколению.
— На Михайлов день, — подтвердил священник.
V
— Так, говоришь, он с вами хорошо обошелся? — спросил Мейл, когда они стали подниматься на холм.
— Лучше некуда, тут уж ничего не скажешь, — ответил возчик. — Я доволен, что мы ему все выложили. Это тоже кое-чего стоит, так что сходили мы не зря, хоть особого толку и не добились. Он этого не забудет. А обошелся он с нами очень хорошо. Вот, скажем, это дерево — священник, а тут стою я, а вон тот здоровенный камень — это отец сидит в кресле. «Дьюи, — говорит он мне, — я вовсе не хочу насильственно менять заведенный в церкви порядок».
— Что ж, очень хорошо сказано, хоть слова и пустой звук.