«Под этим небом черной неизбежности…»

Здесь, в Германии, я у муз
Ничего не делать учусь.

Вместе с кошкой я днем дремлю

Или мух осенних ловлю.

Но никто не знает, что я

Только тень слепая моя.

Что не я, а кто-то другой

Утром с почты несет домой

Синеватый письма квадрат

(Огорчен или очень рад)…

Письма пишет какой-то друг.

Он придуман, как всё вокруг.

1952

Весна

1

Отчего эти влажные веси,
Опрокинутый полумесяц,
Забор, береза в стороне —
Напомнили Россию мне?

2

Ноги босые в пыли,
Дорога слепа и зла —
Камни, осколки стекла.
А вверху — журавли, журавли.

3

Маленькое солнце одуванчика в траве,
Белые овечки в нежной синеве.
Что мне это солнце и чистота,
Ведь за декорацией — тлен, пустота.

1952

Т. С. Ф. («Когда бегут часы…)

В. Сумбатову.

Когда бегут часы…
Высокой вечностью в лицо мне ветер дышит
И очень сложная машина жизни
Отщелкивает каждую секунду,
Ее отбрасывая прочь в небытие.
Что было только что уже не повторится…

Когда бегут часы… И вот я знаю:

Бездушный спикер мне об этом скажет:
Что «Achtzehn Uhr»… А дальше передача
Чайковского, иль Шумана, иль просто
Какой-нибудь там танцевальный «шлагер».

А, может быть и пенье о любви печальной,

О Беатриче, гибнущей; как птица
Под яростным пустынным ураганом.
О Моне-Лизе или о Джульетте…
О чем еще? Иль — о моем молчаньи?

1953

«Такая тишь заката…»

Сергею Маковскому

Такая тишь заката… Так бывает.
Резные двери. Готика и лед.
Веселый тополь крону наклоняет
И черный дрозд поет себе, поет.

Святая обычайность захолустья.

О, странствия мои! Мои пути!
Здесь как-то странно говорить о грусти,
Искать чего-то, зная — не найти.

1953

«Вереск зацвел у дороги…»

Вереск зацвел у дороги,
Недалека и зима.
Черствый, отрывисто-строгий
Ветер обходит дома.

Если по-детски ты плачешь,

Это еще не беда…
Что-то поглубже запрячешь
И позабудешь — куда.

1953

«Шарманка старая, печали тайной ящик…»

И старенький вальс недоплакав,

умолкнет шарманка вдали.

Сергей Маковский.

Шарманка старая, печали тайной ящик,
Ты плачешь вечером над жизнью настоящей.
Средь каменных дворов и сонной толкотни,
Когда в домах дрожат урочные огни.

Ты на одной ноге, как инвалид военный,

Поешь о памяти и грусти сокровенной.
Ты детских слез укромный уголок,
Чердачной нищеты дрожащий огонек.

В баварском городке, проездом, ненароком,

Пишу я о тебе как будто бы с упреком.
С протяжной хрипотой ты выдуваешь звук —
Наука горечи и алгебра разлук.

1953

«Что пишу — никому не нужно…»

Что пишу — никому не нужно.
И заря догорает зря.
Гроздь винограда на ужин,
Крепкий чай и два сухаря.

Мне все снится: я в странном каком-то

Белом городе без людей.
А рядом, в прохладной комнате,
Райский поет соловей.

1953