Под фригийской звездой

Вынимая из тайника между бревнами оставшиеся книжечки о Гитлере-поджигателе, он замечает кровь и немного перьев. Лисицы стали в последнее время очень прожорливы, наверное, у них уже появились лисята. А эта, которая обосновалась здесь в городе, наверное, самая умная лиса во всей округе. Охотится, шельма, на мышей, на кроликов, душит кур в сарайчиках рабочих кварталов и живет, горя не зная, с кучей детей и внучат в полной безопасности. Не станет же Пандера или Феликс Штейнхаген делать из себя посмешище и стрелять на территории фабрики, посторонних сторожа не пускают, да и как найти лису под штабелями среди четверти миллиона кубов?

Щенсный идет по улице, думает о лисах, о том, что их тактика правильная, с охранкой надо так же — действовать там, где она меньше всего ожидает… Между тем из ворот толпой выходят на Луговую девчата с «Мадеры».

Три идут впереди Щенсного. Три девушки — маленькая, повыше, самая высокая. Маленькую ведет под руку Баюрский, к ней-то он и спешил, должно быть, а около высокой топчется Гомбинский. Щенсный видит синий берет, светло-серый плащ, густые каштановые волосы…

«Нет-нет, быть этого не может, — твердит он себе, — это не она; но, с другой стороны, в жизни все бывает». Он прибавляет шаг, догоняя девушек, вот-вот заглянет в лицо, но вдруг высокая поворачивается, и Щенсный смущенно бормочет: «Простите».

— Не та? — насмешливо спрашивает девушка.

— Увы, не та, — признается Щенсный. — Я обознался.

— А кого вы ищете? — хохочут подружки. — Скажите, может, мы с ней знакомы.

— Она не здешняя. Из Радома.

— Слышишь, из Радома? — Они толкают высокую. — Магда, не ты ли это все-таки?

— Познакомьтесь, — говорит Баюрский. — Это мой товарищ.

Теперь идут все вместе — Феля с Баюрским, Ядя и Магда между Щенсным и Гомбинским. Тот изощряется в остроумии, девушки смеются. Щенсный чувствует себя неловко, он здесь чужой, лишний; решает, что дойдет с ними только до угла Стодольной.

— А вы знаете, — обращается к нему внезапно девушка в беретике, Магда, — я ведь в самом деле из Радома.

— Значит, вы работаете на «Мадере» недавно. Иначе я бы вас заметил.

— Я пока прохожу испытательный срок, поденно. Но скоро перейду на сдельщину. Как раз сегодня я впервые выполнила норму.

— Поэтому у вас такое хорошее настроение?

— Конечно. Буду получать не два восемьдесят, а четыре злотых, может быть, даже пять и больше, сколько смогу отсортировать.

Щенсный не знает условий работы в упаковочной и спрашивает:

— Как там у вас на «Мадере»? Какие ставки?

Магда и Ядя рассказывают, что платят им со ста килограммов. Ставки разные, в зависимости от того, какая бумага — древесная, бездревесная или «Ява», то есть оберточная. Сегодня как раз была «Ява», за которую платят двадцать пять грошей за сто килограммов, а норма — две тонны.

— Я отсортировала, — ликует Магда, — первый раз успела. Но рук не чувствую.

— Привыкнешь, — заверяет Ядя, — плечи всегда болят от таскания тяжестей, а от счета ломит суставы. При тяжелой сортировке, как сегодня, ты должна бинтоваться.

— А как вы сортируете? — полюбопытствовал Щенсный.

— Вот так, — Магда показывает жестами. — Кладу на стол пачку бумаги, килограммов двадцать или тридцать, отгибаю с одного угла веером и перебираю пальцами листы, смотрю, нет ли где изъяна. Потом то же самое с другого угла.

Щенсный смотрит на ее ладони — удивительно маленькие и узкие, потом на открытое, смелое лицо, на каштановые волосы, которые еще чуть-чуть и были бы совсем рыжие.

— И зачем я рассказываю, когда вы не слушаете, только смотрите на меня как-то так…

— Как?

— Сама не знаю. Как-то неприязненно, настороженно!

— Потому что он фехтовальщик, — вмешивается Гомбинский, — бьется на штыках.

— Вовсе нет, — оправдывается Щенсный, — я посмотрел на руки, они у вас такие маленькие, вроде бы совсем не рабочие.

Он ведь не сказал ничего дурного, почему же она метнула на него сердитый взгляд? И сделала такое движение, будто хотела спрятать ладони.

— По правде сказать, я до сих пор не работала на производстве. Вязала кружева. Гипюр… Потому и устаю здесь больше других.

— Усталость лучше всего снять танцами, — говорит Гомбинский. — Пошли в субботу на танцевальный вечер. Послушай, Щенсный, а он точно состоится? Ты член комитета, должен знать.

— Я не член комитета, — отвечает Щенсный, — но буду там дежурить, на всякий случай, чтобы вышвырнуть непрошеных гостей. А вы с «Мадеры» должны прийти все — сбор пойдет на «Красную помощь».

— Это что еще за помощь?

Щенсный объясняет ей, что в тюрьмах много политических заключенных, пострадавших за рабочее дело, их около десяти тысяч, в тюрьмах теперь введен новый режим, строгости, всего лишают, надо собрать деньги.

— Ладно-ладно… Не будем говорить о грустных вещах. Я поняла — на заключенных! Приду, потому что обожаю танцы.