Под фригийской звездой

И вот замелькали зеленые ленточки, зазвенели оконные стекла и витрины, во Влоцлавек начали стекаться студенты с мечами в лацканах пиджаков. Готовился, по слухам, солидный погром. В день святого Станислава, восьмого мая, как раз на Сташековы именины.

— Стоп, — сказал на заседании райкома Сташек. — Пусть они только начнут, мы закончим и в аккурат дадим им по мозгам.

Так и решили. И когда после обедни «Фаланга»[43] вышла из костела и стала собираться группами, часть рабочих со Щенсным смешалась с ними, а Сташек со своими ждал на углу улицы Третьего мая и Цыганки, у кондитерской «Прохладная» сочувствующего Мони; мостовая там была разрыта под канализацию и перекрыта красным фонарем.

До этого места «меченосцы» шли шагом древним, королевским шагом доблестных предков, в облаках мучной пыли из развороченных бакалейных лавок среди стона язычников, тьму которых они уложили, поскольку евреи как раз толпой возвращались с гастрольного концерта Рахили Хольцер.

Но на углу Цыганки Сташек поднял с мостовой красный фонарь, махнул над головой: «стоп!» По этому сигналу его люди ударили в лоб, Щенсный со своими нажали с хвоста» «Фаланга» вздулась, кинулась к воротам. Под ударами грузчиков, формовщиков, строгалей, печников и кузнецов «меченосцы» срывали мечи с пиджаков — вот так-то лучше, господа! — и со всех ног бежали к маме. Всыпали им, как под Грюнвальдом когда-то!

Здорово влетело при этом Корбалю и мадам Вайшиц. Ее избили потому, что она стреляла, защищая пана депутата, когда его бросили в канаву под фонарем. А на него зуб имели большой! Все помнили, как он в прошлом году лично руководил командой пожарников, поливавших из шлангов толпу, которая подбиралась к особняку Грундлянда. Еврея Грундлянда Корбаль защищал, потому что тот миллионер! Коллега! Но громить портных, сапожников и мелких лавочников пошел вместе с фалангистами, чтобы завоевать их расположение и сохранить у христианского купечества свою репутацию защитника и оплота христианской торговли.

Когда подоспела полиция, поле битвы уже опустело. Но Вайшиц знал, кому мстить за жену, вернувшуюся домой в синяках, без шляпки с лиловыми аппликациями. Сташек у него давно был на примете, Вайшиц несколько раз пытался его подловить на Пекарской, но тот был на редкость хитер и не давал никаких поводов придраться.

Пришлось самим позаботиться о поводе. В ту же ночь пришли к имениннику и во время обыска подбросили ему известную листовку Окружкома КПП «К гражданам города Влоцлавека» 1935 года. Напрасно Сташек объяснял: «Зачем мне было держать у себя старые листовки?» Ничего не помогло, дело передали в суд, и Сташек получил три года.

Работу Сташека в районном комитете взял на себя Щенсный.

На кампанию бойкота «Не покупай у евреев!» еврейские купцы ответили забастовкой протеста, закрыв на один час все магазины. Нужно было использовать возбуждение, вызванное в городе этим протестом, и послать партийцев на улицу, к группам людей, собирающимся у закрытых магазинов, чтобы те разоблачали подлинную сущность антисемитизма. Иногда приходилось патрулировать город. С наступлением темноты патрули, по три человека в каждом, ходили по улицам, охраняя безопасность трудящихся евреев, особенно кустарей надомников, которых во Влоцлавеке было великое множество и с которыми польские рабочие сдружились за долгие годы совместной борьбы.

Шаг за шагом левые партии овладевали положением. Фалангисты, на которых при каждом выступлении обрушивались рабочие кулаки, начали покидать столь негостеприимный для них город, и Влоцлавек стал одним из немногих польских городов, где больше не повторялись еврейские погромы.

Щенсный, отдававший партии все силы, жил неизвестно на что. Ел где придется или не ел совсем, ночевал в Гживне, да и то не всегда. Работы у него не было. Его послали было на работу от магистрата, но через неделю пришла записка из охранки, что он личность подозрительная, сидел в тюрьме — и его уволили.

В тот день он шел по Плоцкой улице, раздумывая, как быть. Ведь его всюду ждет один ответ: «Для вас у нас нет работы»…

— Дак это ж чернявец, ребята, — раздался у него над ухом знакомый голос. — Ей-богу, чернявец!

В окне трактира Михалека он увидел головного плотогона Перегубку, помощника лоцмана Хвостека и остальных мужиков с того памятного сплава.

То ли они и вправду были рады встрече с ним, то ли просто обрадовались предлогу пропустить еще по рюмке, во всяком случае, приняли его очень тепло, с шумной, грубоватой сердечностью. Ему пришлось сесть, выпить «штрафную», и только тогда разговор стал задушевным и оживленным.

Плотогоны прибыли, как всегда, с лесом для «Целлюлозы», теперь едут в Улянов на большой сплав со Свитязи. Щенсный в свою очередь рассказал про себя, что он без работы.

— Вот дурень… Я ж тебе говорил, иди к нам. Буквы знаешь. Теперь был бы уже лоцманом.

— Нет, братец, лоцманом ни в коем разе… Меня бы Речное управление не утвердило. Я недавно из тюрьмы!

Сплавщики придвинулись ближе.

— Как это, из тюрьмы? За что?