Под фригийской звездой

На следующий год к Мошевскому никто не пошел, и тот всем без исключения прибавил к празднику по двенадцать злотых.

И так повелось. Пандера не стал нарушать эту традицию, и поэтому отец получил тогда рождественские премиальные.

Но тут хадеки начали мутить воду: как же так, мол? И мне, и тем из мужицкой артели — одинаковая премия? Я двадцать лет работаю на «Целлюлозе», а этот вон без году неделя как появился!

И с тех пор Пандера выдает премию только старым рабочим, главным образом хадекам.

Так Щенсный ничего не получил к рождеству от администрации, но зато Рыхлик принес ему «Коммунистический манифест».

— Скоро праздники, будет время — почитайте.

И на всякий случай добавил:

— Книга не запрещена, каждый может купить ее в магазине, но для коммуниста она запрещена. Если начнут искать улики и в аккурат найдут «Манифест», это будет улика.

Щенсный почитал книгу раз и другой. Начало звучало совсем как стихи:

«Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма. Все силы старой Европы объединились для священной травли этого призрака…»

Дальше пошло не так гладко. Тут была полемика с кем-то из прошлого столетия. Незнакомые проблемы, трудные слова, хотя смысл, если вдуматься хорошенько, получался простой: на том, в какие отношения вступают люди в процессе труда, держится все: культура, политика и власть. Господствующие классы меняются, и конец ясен: пусть имущие классы трепещут перед коммунистической революцией!

Щенсный выписал на листочках непонятные слова и понятия, такие, как «фаланстер» или «идеи немецких философов», но когда он попросил Рыхлика объяснить, то оказалось, что тот не знает «Манифеста», хотя и распространяет его. Он едва читал и вообще знал гораздо меньше, чем Щенсный. У него и речь была неграмотная, корявая… неправильно произносил многие слова и совал невпопад свое «в аккурат».

Не к кому было обратиться со всеми вопросами. Конечно, были во Влоцлавеке умные, образованные товарищи. Щенсный о них слышал. Но ни с кем не встречался и никого, кроме Рыхлика, не знал.

У нас действовал, например, Олейничак Францишек{4}, который сорок лет отдал революционному движению, был на каторге, потом, при санации[25], сидел в тюрьмах и в конце концов погиб в газовой камере. «Совесть и ум влоцлавецкого пролетариата» — так о нем пишут теперь, по-моему, все еще слишком мало и как-то без понимания. Этого недостаточно — назвать улицу чьим-то именем! Что из того, что рабочий прочтет табличку «Улица Францишека Олейничака», если он молод и не знает, каков был в действительности товарищ Олейничак. Я знал о нем тогда то же, что и всех что он непреклонен, умен, не выносит подлости и никогда не врет, даже перед судом. Если он не мог судьям сказать правду, то говорил: «Этого я вам не скажу». Он ничего не боялся и был всегда готов ко всему. Даже судьи, судившие его, встречаясь с ним потом на улице, здоровались первыми.

Или вот бабуся Слотвинская{5}. В мое время она была представителем «Красной помощи» по Куявскому округу. Во Влоцлавеке каждый знал, что, если нет денег на передачу, на защитника, надо обратиться к бабусе Слотвинской. Еще я хочу здесь сказать — а то, может, потом не представится случая, — что она спасла мне жизнь в 1943 году, мне и еще нескольким товарищам, чьи адреса гестапо хотело от нее получить во что бы то ни стало, но она никого не выдала и умерла от пыток в бывшей фабрике Грундлянда, в той комнате, где теперь Красный уголок.