Под гнетом окружающего

Михаилъ Александровичъ если не былъ дтски счастливъ, то былъ доволенъ новымъ развлеченіемъ. Въ первое время онъ даже забылъ начатую имъ интрижку на постояломъ двор и очень серьезно смотрлъ на свои отношенія къ Лизавет Николаевн. Но чмъ боле проходило дней, чмъ чаще волновалась Лизавета Николаевна за неотразимое «будущее», тмъ тревожне сталъ смотрть на своя отношенія къ ней, тмъ чаще сталъ уходить на постоялый дворъ Задонскій. «Забыться хочется!» думалось ему. «Не умю я разъяснить это дло тетк, а надо. Не губить же эту двушку! Это будетъ подло! Да и для чего? Я ее люблю, я могу быть счастливымъ съ нею. Отъ нея свжестью ветъ, это не то, что наши пансіонерки, пріучившіяся въ платоническому разврату даже въ пансіон. Одинъ ея поцлуй говоритъ, что она любитъ впервые, что она даже не играла въ любовь съ какой-нибудь сентиментальной подругой. Но что тетка скажетъ? Чортъ возьми, не могъ всего обдумать и подготовить прежде. Поиграть съ огнемъ вздумалъ. Это вдь не одна изъ петербургскихъ барышень, тамъ только глазки сдлать, а он теб сейчасъ: „Ахъ, спросите у маменьки, можетъ-быть, она отдастъ вамъ мою руку!“ Все законнымъ бракомъ хотятъ насладиться. Но съ теткой, съ теткой-то какъ объясниться?»

Дйствительно, вопросъ былъ важный: что скажетъ тетка? Графиня, какъ мы сказали, не любила сплетенъ, не любила указаній и наставленій; она знала свою проницательность, свое умнье понять все, что длается кругомъ нея, потому никто не смлъ указать ей на отношенія Лизаветы Николаевны и Задонскаго. Довольно долго она не замчала ничего, попрежнему удерживала Лизу въ своемъ дворц, иногда поручая ей вечеромъ почитать вслухъ какую-нибудь нравственную книгу, иногда приглашая ее съ собою покататься, и забавлялась ея болтовнею. Но нсколько фразъ въ род того, что «Михаилъ Александровичъ вспомнилъ старину и все съ Лизаветой Николаевной гуляетъ», что «Лизавета Николаевна удивительно развилась и бойка сдлалась въ послднее время», фразъ, сказанныхъ мелькомъ, невзначай, съ выраженіемъ отеческой любви къ молодымъ людямъ, заставили дальновидную графиню посерьозне взглянуть на дло и предупредить заране племянника, чтобы онъ не увлекся.

— Мишель, теб, дйствительно, недурно бы създить за границу, ты засидишься здсь въ глуши, — говорила однажды тетка Задонскому, зашедшему къ ней въ кабинетъ.

— Мн здсь не скучно, — возразилъ Михаилъ Александровичъ.

— Ну, скучно-то — скучно. Я сама соскучилась бы здсь безъ дла… Но твои обстоятельства, кажется, немного разстроены? Можетъ-быть, это причина…

— Да, мои денежныя средства находятся не въ блестящемъ положеніи.

Графини вздохнула.

— Ты весь въ мать и дядю Алекся… Я ихъ не обвиняю… Теперь поздно обвинять ихъ; мы можемъ только молиться за прощеніе ихъ ошибокъ… Но я не могу не замтить, что они также запутали безъ всякаго смысла свои дла… И до чего ихъ довели стсненныя обстоятельства?.. Не сыну стану я напоминать, какъ кончила свою жизнь его матъ, — но возьмемъ дядю Алекся. Онъ домоталъ въ Париж послднія деньги, чуть не попалъ за долги въ тюрьму; долженъ былъ прибгнуть къ милостын — да, иначе я не могу назвать сбора, сдланнаго въ его пользу русскими, проживавшими въ Париж,- потомъ онъ скитался по свту съ какой-то женщиной. Что это было — я не знаю; но, во всякомъ случа, это было даже и не увлеченіе, а что-то позорное: онъ былъ безъ денегъ, она была стара. Я знаю, какъ страшно было его положеніе, какъ его грызла тоска, какъ ему хотлось выпутаться изъ опутавшихъ его стей… И гд онъ нашелъ спасеніе? Іезуиты, видя его умъ, его знанія, его ловкость, вырвали его душу изъ одной пропасти, чтобы погрузить его въ еще боле страшную бездну. Они общали ему много и здсь, и въ будущемъ; онъ давно мучительно рвался къ чему-нибудь новому, хотлъ сразу покончить со всмъ прошлымъ, и вотъ онъ сталъ католикомъ, іезуитомъ, врагомъ нашей церкви, нашей родины…

Графиня замолчала въ скорбномъ раздумьи о судьб брата Алекся, наклонивъ голову на руки. Черезъ минуту она заговорила снова:

— Да, человку нуженъ трудъ, нужна серьезная дятельность на пользу ближнихъ… Деньги должны быть только средствомъ къ этой дятельности… Иначе он одно изъ самыхъ страшныхъ золъ… Нельзя врне погубить человка, какъ сдлавъ его богатымъ и не пріучить къ труду… Въ этомъ наказаніе богачей. За временныя блага они продали свою душу… Боже мой, какъ вс эти истины врно и давно высказаны въ святомъ писаніи и какъ мало обращаютъ на нихъ вниманія эти умные безумцы — люди! — графиня снова задумалась о священномъ писаніи и о людяхъ. — Надо намъ будетъ выбрать свободное время и обсудить вопросъ о твоемъ будущемъ, — продолжала она черезъ минуту. — Кстати, ты слышалъ, мн совтуютъ хать на зиму въ Ниццу, или, во крайней мр, въ Швейцарію?

— Да, — отвтилъ Задонскій, почтительно слушая тетку.

— Я не похала бы. Ты знаешь, какъ я любилю нашу святую Москву, наше мирное Приволье, нашъ бдный, добрый народъ. Но, Боже мой, наша зима такъ убійственно дйствуетъ на меня, и докторъ опасается, что я не легко перенесу ее и, можетъ-быть, окончательно убью себя, если не подкрплюсь нынче за границей.