Под городом Горьким

Скороход лежал с закрытыми глазами, но из-под век, словно откуда-то из-под камня-кругляка, выкатилась большая – с горошину, наверное, – слеза. Она задержалась на мгновение в уголке глаза, затем теплым ручейком скатилась, тая, к уху больного. И растворилась...

Он, сбитый в плечах, коренастый и в общем-то крепкий с виду человек лежал под капельницей. Его спасал преднизолон – гормон, печально-радостно известный каждому астматику. Скороход, когда первый раз попал с бронхами в пульмонологию, долго не мог запомнить название этого лекарства: больно мудреным, заграничным казалось слово. Зато теперь, разбуди среди ночи, – скажет: «Преднизолон!» Смешно вспомнить, но тогда сосед по палате, вернувшись из столовой, сразу начинал рыться в тумбочке, доставал оттуда принесенную женой еду – сало, куриную ножку, вареные яйца. И уплетал за обе щеки. Когда же на него косил глазами Скороход, удивляясь аппетиту, тот, работая челюстями, оправдывался:

– Подожди, подожди, начнет преднизолон делать свое дело – тогда я на тебя погляжу, орёл!..

Скороход сверкнул глазами и, не обронив ни слова, отвернулся. А позже, когда, как и обещал сосед по палате, тот загадочный преднизолон крепко подмял его под себя, он срочно велел своим, чтобы обеспечили продуктами. «От больничных сосет под ложечкой!» Преднизолон и разнёс его, бедолагу, – такой аппетит вызвал, что он вынужден был среди ночи подкрепляться. Знакомые, встретившись на улице, оглядывались: Скороход это или я ошибаюсь? Будто бы – он... Будто – нет...

Преднизолон Скороход принимает каждый день – без гормонов он уже не жилец. Чего добился, когда осведомился, что это за холера такая, так это одного – сполз, постепенно сокращая дозу, с нескольких таблеток до одной. Ведь сам почувствовал: надо избавляться от преднизолона, а то не получается шнурки завязать – живот мешает. Опять же – сердце... Правду говорят: одно лечишь – другое гробишь.

Лежа под капельницей, Скороход вспоминал Узбекистан, где жил некоторое время после армии и откуда успел уехать незадолго до распада СССР. Чем гордился, хвалил себя за дальновидность: пока смотрю вперед – не пропаду и сам, не дам пропасть и своим скороходикам.

Сегодня они, кстати, должны приехать к нему. Светка и Павлик. Верка не сможет – у нее на первом плане молодой муж, а не отец. Медовый месяц. Светка учится в техникуме, сейчас у нее каникулы. Павлик, поскрёбыш, в четвертом классе. «Хорошо, что дети приедут»,– рассуждает Скороход, открывает глаза, глядя на дверь. Тихо. Пока нет. Только сосед Петрович, как раньше и он, пять лет назад, чавкает ртом: преднизолон, холера!

Ага, вот и дети. Они здороваются с отцом, Скороход едва заметно улыбается: доволен. Не забывают. Молодцы.

– Садитесь, – предлагает он.

– Сядем, – весело отвечает Светка, а сама суетится: набивает продуктами тумбочку, а сверху, на крышку , положила несколько «систем», свежие газеты.

И потом только садится рядом с Павликом на подставленную им табуретку.

– Как там, дома? – выдержав паузу, смотрит на детей Скороход.

– Нормально, – кивает Павлик.

– Дома хорошо, – улыбается Светка.

Молчат. Скороход, видимо, вспомнил дом, который стоит почти в самом центре райгородка; от Гомеля, где он теперь лежит в пульманологии, полчаса езды на автобусе.

– Сено затащили на чердак? – Скороход посмотрел на капельницу, на детей.

– Ага. Затянули. И сразу к тебе, – ответила Светка.

– Одни? Или Верка со своим помогли?

– Одни...– опять ответила Светка.

Скороход недовольно хмыкает:

–А они, вишь, запанели. Только деньжат дай, батька. А фигу! Хватит! Всему когда-нибудь бывает конец!.. Свадьбу им сделай, еще какую-либо ерунду придумают. Я это им вспомню. Спать они будут мне в обнимку! А... а торфокрошку в хлев они хоть занесли? У ворот лежала куча. Я их просил, прежде чем в больницу уехать.

– Не видела я, – неуверенно шевельнула плечом дочь.

– И я не видел, – соврал Павлик, поскольку торфокрошка как лежала, так и лежит на том же месте.

– Ослепли, вижу, все,– ворчливо выговорил Скороход. – Лечиться надо. Очки покупать.

– Папа, – постаралась улыбнуться Светка, – тебе же нельзя волноваться. У тебя же сердце больное.

Вроде бы внял совету дочери. Но через минуту поинтересовался:

– Липу на дрова попилили? Или так и лежит?– Ясно, – опять скривился весь, вроде от зубной боли. Как день ясно. Вам бы только всем тянуть из меня последние жилы. Только бы есть да пить. Чувствую, без меня там и кролики подохнут. Павел, кролов кормишь?

– Кормлю...– Павлик потупился.

– «Кормлю...» , видать, кинешь одну на всех свеклину – и гулять. Смотри у меня, за каждого ответишь!.. За каждого!.. Спрошу!.. Тачанку, мать вчера говорила, сломали. Кто сломал? Молчите. А что тут скажешь? Ломать не строить, мать вашу!.. Вы хоть печь не развалите, пока я в больнице. Света!

– Ну, чего? – на глазах дочери показались слёзы.

– Ты не плачь, не плачь. Москва слезам не верит, а я что – должен верить? Не плачь. Помогай матери. Хватит баклуши бить, хватит!..

– Помогаю... – дочь вытерла носовым платком слёзы.