Под горой Метелихой(Роман)

Понемногу возвращались силы и к самой Кормилавне. К страде отдышалась и раз вечером такое увидела, что и во сне не могло присниться. Застала Андрона в конюшне, когда тот, сидя на перевернутой бадейке, держал внука под брюхом кобылы, а та стоит не шелохнется, понимает будто, что не зря полны ясли овса у нее насыпаны.

Погрозил Андрон жене пальцем:

— От ума-то великого не сболтни кому. То-то! Ну а теперь, коли знаешь, приучись сдаивать. Кобыла смирная, не тронет, а коровьего пить он не будет.

Так и выходили Андрюшку.

Овсы пожелтели. Как-то вечером ехал с поля Андрон, а ехать — мимо кладбища. Отвернулся, свесил ноги через грядку телеги, вожжи бросил, — лошадь дорогу знает. Сидел нахохлившись, а как поскотину миновал, невтерпеж обернуться захотелось — глянуть на крест под березкой, на последнее упокоение Дуняши. Не любил поэтому Андрон на хутор Пашанин ездить, — так всё старое и подымается. Смотрит — стоит над могилой Егорка, голову опустил, и без шапки.

Скрипнул зубами Андрон, беспричинной злобой налился. Вытянул кнутом мерина, домой приехал чернее тучи.

Кормилавна на стол собрала, деревянную ложку рушником протерла, хлеба нарезала. Молча пододвинула миску. За тридцать лет, прожитых вместе, знала: взлохматил сам бороду на пороге, глаз под наплывом бровей не видно, — не приставай. Андрюшке — тому горя мало: сидит себе посередь пола да на деда поглядывает. А глаз у ползунка-несмышленыша черный-пречерный, как переспелая смородина, — Дуняшин глазок! Волос светлый, а на затылке колечками— это отцовское. Ползать начал, да не по-людски как-то. Другие на коленки приподнимаются или еще как-нибудь, а этот — катышом! Ляжет на бок, приладится, куда ему надо: к порогу или к окну, под скамейку, и — покатился. Да потешно так! Сам Андрон другой раз не утерпит, рассмеется. Вот и сейчас, докатился Андрейка до стула, на котором Андрон сидел, сел возле задней ножки, посидел, подумал, кота приметил на подоконнике и тут же под лавкой оказался. Сидит там, дивуется: где же кот?

Заметила Кормилавна — глаз не спускает Андрон с внучонка. За ложку было принялся, опять опустил. А морщин-то уж и нет у переносья, расправились.

— Обрядила бы пария в рубаху поновей, — буркнул Андрон, зажимая в кулак бороду, — штаны бы справить не мешало. Не ровен час, застынет; поелозь- ка сама голым задом по крашеному полу! А придет кто? Рыло-то хоть обмой! Што подумают?

— Кому к нам прийти-то?

— Да ведь мало ли. Может, кому и пристанет охота глянуть. Своя небось кровь…

Дрогнули у Кормилавны руки.

— Рехнулся ты, старый! Да это чтобы кто-нибудь от Петрухи? И на порог не пущу! Коли хочешь знать, так я никому из них и не кланяюсь!

— Ну и не кланяйся, эка важность! Тоже мне губернаторша выискалась. А ежели Егорка?

Ахнула Кормилавна, курицей-наседкой по избе закружилась, схватила из-под лавки Андрюшку, прижала к себе что есть силы:

— Сохрани, господи, и помилуй! Не отдам!!

— Дура! Кто говорит про это? — И опять помрачнел Андрон; видно, и сам опасался того же.

Сумерки наползли на деревню. Тут и Егор в калитку.

— Здравствуйте, Андрон Савельевич!

— Здорово, коли не шутишь… Воротами ты не сшибся?

— Дядя Андрон!..

— Ну?!

— Вы на меня не кричите… За старое виноват, да только не перед вами, — сдерживая себя, тихо, но очень отчетливо проговорил Егор. — Если бы не ваше обращение с дочерью, если бы… — и не сдержался. — Я пришел как отец. Письмо у меня, документы…

— Што?! — Андрон поднялся на ступеньке, сжал кулаки. Про письмо не дал договорить Егору. — Каки таки документы? Под плетнем опоганил девку и справки на это имеет!

Понял Егор: не с того начал. Долго готовился к этой встрече, а слово ненужное сорвалось. Хотел что- то еще сказать, но Андрон разъярился, вздыбился:

— Я тебе покажу письмо! Отхожу вот оглоблей! За старое он виноват! Да ты и наперед передо мной виноватым будешь, до гробовой доски! Чего сразу-то не пришел?! Нашкодил — и в подворотню! Через полтора года одумался?

— Дядя Андрон…

— Молчи! Ишь ты, слов каких нахватался: «Если бы не ваше обращение!» Не попался ты мне зимой под горячую руку, я бы тебе обратился! Вон со двора! И на кладбище не слоняйся, не мути душу! Понял?!

Повернулся Андрон, со всего маху пнул попавшееся на глаза ведерко дубовое.

* * *

В Константиновке колхоз развалился. Всё поначалу шло ладно: работали дружно, тягло содержали в порядке, по весне отсеялись первыми. И ни с того ни с сего распалась артель. Перед тем как рожь налилась, слег председатель колхоза. Увезли его в больницу.

Кто-то ждал этого случая или так уж — одно к другому. Через день, не больше, как не стало председателя, собрались мужики возле артельной конюшни, без слов разобрали своих лошадей, запрягли — и разъехались каждый к своему дому. До свету в поле выехали, а когда из города прискакал секретарь районного комитета Мартынов, рожь была уже в бабках и межи по-старому пропаханы. Зачинщиков не нашли.

Из Константиновки секретарь заехал в Каменный Брод и как раз застал всю ячейку в сборе. И комсомольцы тут же сидели.

У Мартынова лицо будто пеплом присыпано. Спросил одним словом:

— Как?