Под грозой и солнцем

Солнце поднялось уже высоко. Равнина казалась светлой, мирной. Лишь одиночные снаряды рвались порой, но поднятая ими пыль и дым быстро рассеивались.

— День будет действительно чудесный, — подтвердил Ларинен, улыбнувшись. — Ты знаешь, сколько у нас орудий?

— Знаю. По двести на каждый километр. Иными словами, через каждые пять метров — орудие.

— И еще — «катюши»! — сказал Ларинен.

— Много ли осталось времени? — спросил кто-то.

— Пятнадцать минут.

Давно вернувшаяся к своим и по-прежнему всеобщая любимица Аня вышла на улицу и на вопросительный взгляд Матвеева ответила:

— Я тоже хочу поглядеть, что здесь будет твориться. Наверно, красивое зрелище сейчас увидим.

— Да, красиво будет! Только война не зрелище! — Ларинен усмехнулся.

Высоко в небо взвилась ракета.

— Началось!

И действительно — «началось». Забухали замаскированные в парках артдивизионы, и в ту же минуту воздух завыл от тяжелых снарядов, летевших далеко с тыла. Пороховой дым окутал равнину; солнце за ним казалось багровым. Среди гула и грохота послышался режущий скрип, словно десятки гигантских пил одновременно врезались в сухое дерево, — это из оврага рванулись вверх мины «катюш», сверкая огненными хвостами.

Бойцы размахивали руками, кричали что-то друг другу. Вторая рота пошла в наступление. Из дыма вынырнули танки. Они мчались вперед, разбрасывая вокруг себя комья сырой земли, покачиваясь на ходу, словно катера в море. За танками бежала пехота. За спиной наступавших, перекидывая огонь через их головы, стреляли тяжелые самоходные орудия. Слева и справа, спереди и сзади грохотали взрывы. В ушах стоял неистовый свист от осколков.

Впереди находился большой парк и в центре его каменный особняк, окруженный постройками, — по крайней мере, так значилось на карте. После двухчасового артиллерийского налета на усадьбу двинулись тяжелые бомбардировщики. После них там не осталось ничего: ни парка, ни домов, ни вражеских огневых точек, — только грубо распаханная пустошь да дымящиеся груды кирпича и железных балок.

С северной стороны парк огибала асфальтовая дорога. У развилки дорог был указатель с надписью на немецком языке: «Nach Berlin 470 km». Под надписью кто-то уже успел вывести большими буквами по-русски: «Ерунда, дойдем».

Навстречу наступавшим бежали женщины и дети. Еще издали они кричали: «Здравствуйте, здравствуйте, сыночки наши!» Они обнимали бойцов и, задыхаясь и путая от радости слова, спешили объяснить каждому, что вот уже три года провели они здесь в неволе, на полевых работах при этой усадьбе. Сегодня их заперли в подвале, но они убежали.

— Куда же вы теперь бежите? — спрашивали их бойцы.

— Домой, — отвечали они и плакали.

— Надо обождать. Ведь здесь еще фронт, стреляют…

— Ничего, — отвечали они. — То ли мы еще видели!

Вечером Ларинен решил написать письма родным бойцов, павших в последних боях, но Зайков посоветовал ему:

— Не торопись с этим. Такие письма нужно писать в более спокойной обстановке, не спеша, с душевной теплотой. Ведь эти письма обычно хранят дольше, чем любые вещи, оставшиеся на память. Мой дядя погиб в гражданскую войну, но еще и сейчас у нас хранится письмо от его комиссара.

Ларинен согласился с ним. И, отложив письма, стал писать донесение в политотдел дивизии. Из донесения получилась настоящая героическая повесть на целых десяти страницах.

Неожиданно рявкнул взрыв. Дом тяжело зашатался, вздрогнул. За первым взрывом последовал второй, третий… Взрывной волной настежь распахнуло дверь, в нее повалил дым, пыль… Из кухни донеслись стоны раненых.

— Сюда раненых! — скомандовал Зайков. — Здесь безопаснее… И какой черт разрешил им забираться на кухню?

Раненых уложили на пол. Аня прибежала с грудой бинтов в руках.

— Не касайтесь ран руками! — крикнула она с порога бойцу, лежащему у окна.

Ларинен с уважением посмотрел на нее. Аня всегда была энергична, находчива, добра. Ларинен с непонятным волнением вспомнил Дусю.

Привычным движением Аня разрезала гимнастерку и начала вытирать ватой кровь, стекавшую с груди бойца.

— Артерия не повреждена, но кость… Вот кость немного затронута, — говорила она, словно про себя.

Среди полей протекала мутная река. На ее берегу враги построили целый город землянок, но, поспешно отступая, оставили в них свои тюфяки, картонные ящики, разбитые термосы. Оставили там и немало трупов.

Для командного пункта саперного батальона был выбран построенный среди ельника могильный склеп. Над дверью склепа красовалась надпись: «Отто Бауер». Под датами рождения и кончины шло какое-то длинное стихотворение.

Майор Зайков, рассматривая двухметровые камни стен склепа, сказал с улыбкой:

— Даже и после своей смерти Отто Бауер намерен был воевать. Глядите — в склепе окошко выходит на восток.

Немцы куда-то дели гроб с драгоценным прахом Отто Бауера. В склепе оставались лишь груды пустых гильз, разбитый пулемет и трупы двух солдат.