Под грозой и солнцем

К ним подходили и бойцы из других подразделений. Пришли люди и из Масельгской дивизии. К Ларинену подошел знакомый ему учитель Суриков — снайпер.

Суриков спросил:

— Помните сержанта Кябелева? Он теперь младший лейтенант и награжден орденом Ленина. Он тоже сегодня придет. Хочет побеседовать с вами.

— А Куколкин где же? — негромко спросил Ларинен.

— Придет попозже. Отдыхает, ведь он теперь не так проворно шагает, как прежде.

Майор Зайков запел свою любимую «Вниз по матушке по Волге». Голос у Зайкова был мощный, красивый. Многие стали подпевать ему.

Когда песня замерла, Зайков признался бойцам:

— А ведь я, друзья мои, впервые пою за четыре года.

Матвеев разыскал Ларинена, усадил его рядом с собой и, волнуясь, стал сбивчиво рассказывать об Ирине.

— Как я жалею, Вейкко, что ты не видел ее. Она тебе очень понравилась бы… Невысокого роста, темные глаза… Умница, каких я до сих пор не видел. И кроме того — золотое сердце…

Майор Зайков подошел к собеседникам и, положив руку на плечо Ларинена, сказал ему:

— Сам не знаю, Ларинен, почему я тебя полюбил. Уж не за твою ли молчаливость?

Ларинен ответил, улыбаясь:

— Ты лучше скажи мне, почему тебя солдаты любят?

— Не знаю, любят ли они меня, но если любят, то, вероятно, за то, что я сам солдат. Не гляжу на них сверху вниз. И стараюсь быть справедливым. А для солдата справедливость — это, брат, самое первое дело.

Появился Бондарев и протянул Зайкову банку консервированных фруктов и бутылку коньяку.

Зайков усадил Бондарева рядом с собой, поблагодарил за подарок, но пожурил:

— Такого парня, как ты, надо бы хорошенько отхлестать ремнем за все провинности. Да так отхлестать, чтоб шелковый стал. Быть может, после войны я и произведу эту экзекуцию. Ну, а пока займемся другим. Для начала попробуем твоего коньяку — выпьем за наш марш по Восточной Пруссии.

Принесли четыре кружки, наполнили их. Понадобилась пятая — сержант Карху, увидев Ларинена, подошел к ним.

Принесли пятую кружку, и, чокнувшись, они выпили.

Карху, приняв позу оратора, хотел было произнести речь. Но тут снова подошла Анечка со своей гитарой, и речь Карху не состоялась.

Поздней ночью пришел приказ по дивизии — принять участие в последнем штурме.

Саперный батальон вместе с другими подразделениями покинул берег моря и двинулся к Одеру.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Стояла мучительная жара. Синее небо над горами пожелтело от пыли. Пыль поднималась из тоннелей и, казалось, заполнила всю вселенную.

Внезапно из горного ущелья налетел ветер. Воя и грохоча, прокатился он по крышам дощатых бараков. Двери лазарета распахнулись, и в помещение ворвался ветер, неся песок, клочки сена, обломки сухих веток и сосновой коры. Сверкнула молния. Вверху загрохотало. Эхо в горах подхватило этот грохот, и он долго слышался над лагерем.

Ветер утих, и ливень ударил по крышам. Потоки воды потекли по нарам и по полу.

Грозы и ливни повторялись здесь часто, но никогда еще они не достигали такой силы. Провода были порваны, и многие столбы повалены. Деревья, доски, куски толя и листы кровельного железа загромождали двор.

А начальник лагеря, надсмотрщики и конвоиры как будто и не замечали беспорядка, произведенного бурей. Они ходили мрачные, не обращая внимания на заключенных и даже не заставляя их чистить двор.

Среди заключенных прошел слух, что на запад по шоссе катится бесконечная волна беженцев на машинах, повозках и просто пешком.

Весь день ворота лагеря оставались запертыми. Заключенные, ходившие на работу, уже после завтрака вернулись в бараки. В тоннелях работала только первая смена, вторая смена так и не дождалась команды строиться. Люди сидели на нарах и дремали.

Вечером распространилась весть о том, что высшее лагерное начальство упаковало свои вещи и уехало. Надсмотрщики и лагерные полицейские в тревоге бегали по всей территории. По обеим сторонам колючей проволоки ходили усиленные патрули. Постовые поглядывали то на дорогу, то на бараки и горячо спорили о чем-то между собой.

Наступила ночь. Изнуренные голодом и длительной непосильной работой, люди не могли все же усидеть на месте. Прохаживаясь у бараков, они с опаской останавливались, вслушиваясь в тишину ночи. С дороги доносились порой крики, гул автомашин. В горном ущелье шумел ветер, а заключенным казалось, что это грохочут танки на асфальтовой дороге.

Прошло еще два дня. Вечером части заключенных приказали выстроиться на оппельплаце. Офицер войск СС коротко пояснил, что все они направляются в другой лагерь, где будут лучше кормить.

Потом офицер добавил:

— За попытку к бегству в пути мы будем пристреливать на месте. — И для большей убедительности он помахал в воздухе своим пистолетом.

Однако в строю оказалась лишь небольшая часть заключенных. Это были главным образом женщины. Здоровых и крепких мужчин оставили в лагере для оборонных работ.

Солдаты повели колонну по шоссе.