Под грозой (сборник)

спине. Он смотрел на отца горячими глазами,—

вот так бы и бросился к нему, прижался бы к его

колючей щеке и густым, черным, давно не чесан-

ным волосам.

— Поесть бы чего,— сказал отец.

— Сейчас дам.

Мать поставила миску с похлебкой, соль, отре-

зала кусочек хлеба.

- Эти дни будут трудные,— говорил отец, гло-

тая ложку за ложкой.— Может и хлеба не дадут.

Ну, да лучше потерпеть недельку, пока советская

власть не выгонит эту сволочь.

Маленькими кусочками отец откусывал хлеб, до-

едая похлебку, и когда проглотил последний кусо-

чек, бросил ложку на стол и стал вертеть папиросу.

Закурил, выпустил струйку дыма и сказал:

— На всякий случай, Даша. Теперь много

наших забирают, могут взять и меня. Так ты не

бойся. Посижу и вернусь. В случае чего— в коми-

тет иди, там товарищи помогут. Главное не робей.

Андрейка заснул не скоро. Потушили свет, легли

мать и отец, на дворе шумел ветер, что-то посту-

кивало за окном.

А Андрейка пучил глаза в темноту, думая о том,

как будет тогда, когда придут красные войска и

вступят в бой с гайдамаками.

4.

Никто не видел, но все чувствовали, что на

город надвигается гроза.

Все как будто оставалось по-прежнему. Бегали

трамваи, торговали магазины, звонили колокола

в церквах, шлифовала камни главных улиц празд-

ная толпа.

Но было что-то тревожное во всем этом. Чаще

стали появляться конные раз'езды, и особенно

много было их на окраинах. Гарцевали в серых

шапках и синих казакинах гайдамаки на сытых

конях. За спиной винтовка, в руках плеть, разбой-

ничьи лица, волчьи глаза. Рыскали по городу, ища

случая пустить в ход нагайку, и особенно были

люты к рабочим и евреям. Где собиралась кучка

в пять-шесть человек, гайдамаки налетали с ру-

ганью и криком:

— Р... разойди-ись!

И хлестали нагайками тех, кто не успевал уйти»

быстро.

А собирались на улицах часто. Роем роились

по городу всякие слухи, их была тьма-тьмущая и

чаще всего срывалось с губ вещее слово:

— Большевики.

На больших, нарядных улицах, где жили сытые

и довольные, это слово произносилось с трепетом;

на окраинах, где ютилась рабочая беднота,—с ра-

достью, с надеждой на избавление.

Придут большевики,— а на окраинах верили,

что они придут,—и изменится к лучшему каторж-

ная жизнь и не будут роскошествовать одни и

голодать другие.

Андрейке не сиделось дома. Сапоги худые,

пальтишко драное, шапка сползает на уши и хо-

лодно под ветром, в мокроте. Но дома было

скучно, хотелось на улицу, хотелось смотреть, слу-

шать, калякать с товарищами о том, про что гудел,

как улей, весь город.

Андрейке тринадцатый год. Он ходил в школу,

но неисправно, в школе было холодно и не всегда

приходили учителя. После рождественских святок

дело совсем расклеилось, и Андрейка забросил

школу.

Большинство его товарищей тоже отстали от

школы. Какое уже там ученье, когда подводит жи-

воты от голодовки и одежонка худая—не выси-

дишь. Дома хоть польза какая-нибудь—то полено,

гляди, притащут, то воды принесут, то в очереди

постоят. А от школы ни пользы, ни удовольствия,

только потеря времени.

Но связь между собою ребята держали. Соби-

рались часто целою гурьбой, гоняли по улицам,

шлепая дырявыми сапогами по мокроте, бегали на

станцию смотреть на паровозы, лазили по обры-

вам, круто спускавшимся к Днепру.

С обрыва хорошо было скатываться по скольз-

кому, обледенелому снегу. Садились прямо на снег

и летели вниз с криком, свистом, улюлюканьем,

опрокидывая друг друга и загрузая в снежных на-

метах. А потом взбирались наверх, и это было

самое трудное: нужно было ползти, цепляясь за

каждый кустик, за каждую кочку. А тут, гляди,

нагонит товарищ, ухватит за ногу— и пошел опять

кувырком вниз, пока не плюхнется в рыхлый снег.

Навозившись вволю, отдыхали на обрыве.

За Днепром синели леса, расстилалась на де-

сятки верст серовато-белая даль, а за обрывом

гудел город и гул этот был протяжный, глухой и

ровный, словно кто водил смычком по басовой

струне.

— Вон оттуда большевики придут,—сказал Гав-

рик, указывая скрюченным пальцем на лес.

— Чего им идти? Они по чугунке приедут,—

возразил Андрейка.

— Как же они могут приехать, когда чугунка

в гайдамацких руках?

— Дело большое! Отобьют и кончено. Ты ду-

маешь, большевики шутки шутить будут? Они так

попрут, что только держись. Их, ведь, сила!

— И гайдамаков не мало.

— Да что гайдамаки? Они только тут, в го-

роде, храбрые,—вмешался Еремка, самый старший

из ребят.— А напусти на них большевиков, сразу

хвост подожмут.

— Ах, и будет бой,—захлебываясь, сказал

Андрейка.—Когда большевики подойдут, наши в

городе ударят и начнут чистить гайдамаков с двух

концов. За гайдамаков только буржуи стоят, а все

рабочие и солдаты за большевиков.

— А ты откуда знаешь?—спросил Гаврик.

— Чего знать? Кого хочешь спроси: кто из нас

за гайдамаков?

— Я,—выступил вперед Петрик, самый малень-

кий и самый бойкий из ребят.

Все вытаращились на него. Но у Петрика пры-

гали в глазах такие задорно-смеющиеся огоньки,

что все поняли, что это он в шутку, и засмеялись.

— А-а, так ты за гайдамаков? С откоса его,—

кинулись к нему ребята.

Ноги у Петрика быстрые. Он юркнул в сто-

рону. И вся ватага с гамом и криком понеслась

за ним.

5.

Поздно ночью— Щербаковы уже спали,—кто-то

забарабанил в дверь.