Под грозой (сборник)

но и у них чуть приоткрыты двери, точно глаза

у перепуганного человека.

Послышалось цоканье копыт по мостовой. Про-

скакал отряд гайдамаков, за спинами винтовки,

лица свирепые, шапки надвинуты на глаза.

И не успел проводить их глазами Андрейка, как

показались солдаты. Шли они безмолвно, тесными

рядами, отбивая четко шаг, а лица были сумрач-

ные, серые.

Куда они идут?—думал Андрейка.—Ловить за-

бастовщиков? Но как их поймать, когда они бро-

сили работу и разбежались кто куда...

Встретилась женщина с ведрами. Она несла

воду, шла и бормотала:

— И что это делается? И когда этому конец

будет? Ни воды, ни хлеба...

Из дверей лавченки выглянула старая еврейка

и спросила у женщины:

— Где воду брала?

— А вон там, по бульвару, дом большой на-

право, колодезь во дворе...

— Всем дают?

— Всем за деньги. Да очередь такая, что и не

переждешь. И что это делается?

Женщины заговорили тихо, а Андрейка свер-

нул в переулок и, пройдя немного, увидел толпу.

Она стояла на улице и во дворе около большого

дома с колоннами и стеклянным куполом. Тут

были и солдаты, и гайдамаки, и студенты, и жен-

щины.

На верхней ступеньке между колоннами стоял

маленький старичек в очках, с длинной седой бо-

родой, похожий на учителя, и что-то говорил по-

украински, размахивая руками.

Андрейка плохо слышал и мало понимал, но

по отдельным словам догадывался, что седенький

человечек говорит о том, что нужно бороться с

большевиками.

Временами толпа глухо гудела и слышались

выкрики:

— К борьбе, к борьбе!

И когда раздавались эти выкрики, маленький

человечек еще сильнее тряс бородой и размахивал

руками.

Кончил он выкриком:

— К оружию!

И толпа долго повторяла его слова, грозя

кому-то кулаками:

— К оружию! к оружию!

А потом стали расходиться с песнями.

Андрейка смотрел и думал:

— Неужто все эти люди, и даже женщины,

пойдут воевать с большевиками? Да они, поди, и

стрелять не умеют, а кричат—«до збро'!»

И ему стало весело, как бывает иногда, когда

ожидаешь увидеть что-нибудь страшное, а видишь

смешное.

Андрейка выбрался из толпы и побежал впри-

прыжку по пустым улицам.

«Расскажу тятьке,—думал он дорогой,—тоже

будет смеяться».

Дома его встретила мать, заплаканная, убитая.

— И где ты бегаешь,—с упреком сказала она.—

Тут у нас...

И поперхнулась слезами.

— Что такое? — вымолвил, побледнев, Анд-

рейка.

— Отца гайдамаки взяли.

Андрейка заморгал часто-часто глазами, как-

будто не мог сразу понять того, что случилось.

Потом, как пришибленный, опустился на скамейку

и заплакал.

8.

Грозные наступили дни.

Об'явили осадное положение. Город замер.

Позакрывались магазины, кавьярни, столовые. Не

ходили трамваи. Нарядные улицы опустели. Дви-

гались только отряды добровольцев и гайдамак,

да пробирались торопливо женщины с ведрами и

корзинами—за водой и хлебом.

По вечерам было жутко.

Электрическая станция бастовала и тьма была

на улицах и в домах. Бродили в темноте шайки

налетчиков, врывались в дома и под видом обыс-

ков грабили квартиры. Отряды гайдамак тоже

рыскали по городу с обысками и тоже грабили.

И жители не знали, кого больше бояться — налет-

чиков или гайдамак.

У Щербаковых было сумрачно и тоскливо.

Плакала мать. Ей трудно было ходить, едва пере-

двигала ноги. Вздыхала и причитала бабушка, не

понимая, что делается вокруг нее и зачем все

это—война, революция, гайдамаки и большевики.

Только Андрейка крепился. Больно было думать

об отце. Где он теперь, жив ли? Может его уже

убили гайдамаки.

Но когда мать говорила, глотая слезы:

— Не вернется. Убьют его там...

Андрейка упрямо твердил свое:

— Вернется. Большевики придут и освободят.

— Много ты знаешь,—качала головой мать.

— Да уж знаю. Говорили мне. Их в тюрьму

сажают. Битком тюрьма набита... При случае и

убечь можно.

Андрейке только сейчас пришло в голову, что

можно убежать из тюрьмы, и он сразу поверил

этому и даже повеселел.

— Теперь по ночам темь,—вслух рассуждал

он,—выскользнул, и айда. Ищи потом... Вот так,

гляди, будем сидеть, а в окошечко тут-тук. И вхо-

дит тятенька.

— Ты выдумаешь,— сказала мать. И стала спо-

койнее. Как будто и она поверила, что это может

случиться.

Второй уже день шла забастовка. В лавках не

давали хлеба. Воду приходилось носить издалека.

Мать не могла стоять в очередях, и Андрейка

носил воду, пригибаясь под тяжестью ведер, на-

ведывался в хлебные лавки, где перед закрытыми

дверями стояли длинные хвосты. Никто не знал,

когда будут давать хлеб и будут ли давать, но

стояли, боясь потерять очередь.

Ветер свистел вдоль улицы, было холодно и

пустынно, хмурость лежала на озябших лицах,

бранчливы были разговоры.

Андрейка слушал, о чем гудит очередь, и видно

было, что все ждут какого-нибудь конца.

Часто, простояв пять-шесть часов, уходили ни

с чем,—лавки так и не отпирались,— и слышались

слова, в которых таилось отчаяние:

— Мука, а не жизнь. Голодом морят. Когда же

будет конец?

9.

С наступлением темноты в разных частях города

затрещали выстрелы.

Сначала они щелкали в одиночку—здесь, там,

ближе, дальше,—казалось, будто кто хлопал длин-

ным кнутом. Потом застрекотали чаще, гуще, щел-

канье перешло в залпы, и эти залпы с зловещей

четкостью прорезывали темноту, сверлили воздух.

Андрейка выскользнул на улицу, остановился у

ворот и стал слушать.