Под грузом улик. Неестественная смерть

Denis Cathcart”

Далее шел перевод

«Симона! Я получил твое письмо. Что сказать? Умолять тебя или упрекать бесполезно. Ты не поймешь, а может, даже не станешь читать письмо.

К тому же я всегда знал, что ты меня когда-нибудь предашь. Десять последних лет я чертовски ревновал. Прекрасно понимаю, что у тебя никогда не было намерений сознательно причинить мне боль. Это все твое легкомыслие и беззаботность. И твоя манящая манера обманывать. Я все это знал и все равно любил.

О нет, дорогая, я никогда не тешился иллюзиями. Помнишь наше знакомство в тот вечер в казино? Тебе было семнадцать, и твое очарование пронзило мне сердце. Ты пришла ко мне на следующий день, сказала, что любишь меня и что я у тебя первый. Ты солгала, моя милая девочка. Я представлял, как, оставаясь одна, ты потешалась над тем, как легко поймала меня в свои сети. Но смеяться было не над чем. С нашего первого поцелуя я предвидел этот момент.

Боюсь, я слишком слаб, чтобы поведать, что ты со мной сотворила. Ты расстроишься. Но нет — если бы в тебе сохранилась способность к состраданию, ты бы больше не была Симоной.

Десять лет назад, до войны, я был богат. Не так богат, как твой новый американец, но достаточно, чтобы дать тебе то, что ты хотела. До войны тебе требовалось меньше, Симона. Кто научил тебя подобной расточительности, пока я отсутствовал? Хорошо, что я не стал задаваться этим вопросом. Большинство моих средств были в русских и немецких облигациях, три четверти из них превратились в пыль. Оставшиеся во Франции сильно обесценились. Мне, разумеется, платили капитанское жалованье, но оно было небольшим. Еще до конца войны ты подчистила мои сбережения. Глупец! Молодой человек с моим доходом не мог себе позволить такую любовницу и квартиру на авеню Клебер. Нужно было либо с ней расстаться, либо потребовать немного самопожертвования. Я не решился ни на то, ни на другое. Предположим, я однажды пришел бы к тебе и сказал: «Я потерял все деньги». Что бы ты мне ответила?

Как я, по-твоему, поступал? Ты вообще об этом не задумывалась. Тебя не интересовало, что я жертвовал богатством, честью и счастьем, чтобы тебя удержать. Я безрассудно картежничал и, что еще хуже, стал шулером. А ты бы пожала плечами и сказала: «Вот и хорошо». Ничего хорошего — то была подлая игра. Если бы меня застукали, то уволили бы со службы.

Так не могло продолжаться вечно. В Париже случился скандал, но никто не мог ничего доказать. Я обручился с англичанкой, дочерью герцога; я тебе рассказывал. Хорошо? Решил завести жену, чтобы на ее деньги содержать любовницу! Но я бы снова так поступил, чтобы тебя вернуть.

И ты меня бросила. Этот американец сказочно богат. Ты прожужжала мне все уши, что квартира слишком мала и ты смертельно скучаешь. Твой «добрый друг» может предложить тебе автомобили, бриллианты, дворец Аладдина, Луну! Любовь и честь по-сравнению с этим ничтожны.

Герцог услужливо-глуп — оставил в ящике стола револьвер. И еще интересовался той карточной историей. Так что понимаешь, игра окончена. Я тебя не виню. Думаю, мое самоубийство объяснят боязнью разоблачения. Тем лучше. Не хочу, чтобы рассказ о моих любовных похождениях появился в «Санд пресс».

Прощай, дорогая! О, Симона, любимая, прощай! Будь счастлива со своим новым любовником. А меня забудь. Как же я тебя любил и люблю до сих пор, несмотря ни на что. Но все кончено. Ты больше не разобьешь мое сердце. Я схожу от горя с ума. Прощай!»

Глава 18 Речь стороны защиты

Никто… сама… Прощай!..

У. Шекспир. Отелло[88]

После оглашения письма внешность подсудимого резко изменилась: он сразу расслабился и во время перекрестного допроса генерального прокурора твердо держался версии, что несколько часов гулял по болотам и никого не встретил. Хотя вынужден был признать, что спустился с лестницы в половине двенадцатого, а не в половине третьего, как утверждал во время дознания. Сэр Уигмор Ринчинг, сделав на это упор, с такой страстью предполагал, что Кэткарт шантажировал Денвера и с такой настойчивостью задавал подсудимому вопросы, что адвокат защиты, Мерблс, леди Мэри и Бантер испугались, как бы он не просверлил взглядом стену в соседнюю комнату, где, кроме других свидетелей, ждала миссис Граймторп. После обеденного перерыва с речью со стороны защиты выступил сэр Импи Биггс.