Под красной крышей

– Эта новая роль не для нее, – ворчал Бахтин, но Светлана Сергеевна лишь хитро улыбалась: сестра так часто меняла образ жизни, что трудно было определить, который именно ее.

Когда Бахтины начинали вспоминать, какой была Катя до замужества, в их разговорах звучала недосказанность, и Марк догадывался, что от него что-то скрывают. Сам же он совершенно не помнил времени, когда его молодая тетка была не замужем. Ему исполнилось пять лет, когда вчерашняя школьница, на бегу нацепив и так же поспешно скинув свадебную фату, отбыла с мужем по месту службы.

Их возвращение через несколько лет и встреча бледным утром на угрюмом перроне заставляла всех волноваться. Но когда мать тонко вскрикнула: «Катюша!», – и мальчик увидел, как по ступенькам замызганного московского вагона спускается улыбающаяся стройная женщина в изящном, нездешнем костюме нежного кремового цвета, его охватил такой восторг, словно на их глазах поднялся тяжелобольной.

– А она красивее любой из ваших актрис, – восторженно шепнул он отцу, но тот, кажется, не услышал его.

В его взгляде Марк обнаружил ту пугающую отрешенность, какая возникала у него на сцене, когда Артист входил в роль.

«Нашел время», – недовольно подумал Марк и боязливо коснулся губами загорелой женской щеки.

– Ух, какой красавчик! – Катя тормошила его и лохматила волосы. – А вот мое произведение, знакомьтесь!

Марк испугался, что сейчас ему подсунут крошечную кузину и тем самым уравняют их положение, но Катя цепко держала дочь за руку, даже знакомя с неведомыми родственниками.

Смущение Марку удалось преодолеть лишь к вечеру, когда тетка переоделась в голубой льняной сарафанчик и рассыпала по плечам светлые кудри. Ее яркие васильковые глаза и вздернутый нос, и чуть заметные ямочки на загорелых щеках – все это казалось ему таким знакомым, родным, будто они и не расставались.

– Ты видел ее в детских книжках, – пояснила мать. – Художники рисуют похожими на Катю добрых волшебниц… Она же воплощенная женственность!

Марк запомнил эти слова матери. И тем сильнее озадачило его неожиданное замечание вернувшегося с гастролей отца, который, хорошенько разглядев вытянувшегося за лето сына, задумчиво произнес:

– С ума сойти, как ты стал похож на свою тетку…

Марк смерил отца недоуменным взглядом – сравнение показалось ему оскорбительным для мужчины. Отец хотел что-то добавить, но только вздохнул, устало махнул рукой и крикнул жене, чтоб приготовила ванну. Но Марк прошмыгнул туда прежде матери и требовательно уставился в зеркало, отыскивая отличия от Воплощенной Женственности. Найти их не составило труда – волосы его были темнее Катиных, а глаза имели не васильковый, а стальной оттенок. Правда, подбородок был мягким, как у нее, и чуть заостренным, зато нос преломлялся отцовской горбинкой и с Катиной курносостью не имел ничего общего.

«Совсем не похож», – убежденно решил Марк, но в душе его что-то жалобно дрогнуло – тонкая струнка, которая никак не могла научиться петь басом.

Теткиной вины не было в том, что Марк вечно оказывался вторым. Знай Катя о страданиях племянника, она, чего доброго, подделала бы в паспортах даты рождения и объявила всем, что Марк старше ее на… Ну хотя бы на час. Но и оставаясь в неведении, она никогда не тыкала ему в нос своим старшинством, и потому прогулки с Катей были для мальчика сплошным удовольствием.

Проснувшись, Марк лениво размышлял обо всем этом, но только мысль о предстоящем походе в театр вместе с Катей сумела пробудить его к жизни. Запахнув полу длинного отцовского халата, в который всегда обряжался по утрам, и расправив обтекаемый скользкий ворот, Марк отдернул расшитую золотой нитью портьеру и едва снова не закрыл окно: тягостное дождливое утро, осеннее до предела, не оставляющее надежды на приход бабьего лета…

– Черт бы побрал эту осень, – в сердцах произнес он, отворачиваясь. – И как это Пушкин ухитрялся испытывать вдохновение от этой жути?

Навалившись грудью на письменный стол, он пристально вгляделся в отцовскую фотографию: точеный нос, насмешливый взгляд под красивым разлетом бровей, большой, чуть искривленный улыбкой рот.

Снимок был старым, но Марк еще помнил отца таким. Возвращаясь с дневных репетиций, Бахтин брал пятилетнего сына за руку, и они прогуливались по зыбкой от дрожащих теней аллее, ведущей к театру. Медово пахло от крошечных белоголовых цветков, снежными островками вкрапленных на багряных клумбах, а впереди, в холодных струях фонтана, колыхалась радуга. Марк, замирая от восторга, перекрывал одну из струй пальцем и слушал, как она упрямо толкается, вырываясь на свободу. Вскидывая голову, он во весь рот улыбался отцу, который был так высок, что голова его покоилась где-то на уровне облаков. Там мог быть только Бог, и старший Бахтин находился очень близко от него…

– Привет, Великий Артист. – Марк выдохнул на стекло и потер его краешком халата. – Сегодня ты не играешь.

Он оставил фотографию в покое, чуть подняв подбородок, мягко прошелся по ковру и вдруг, отскочив в сторону, схватил себя, воображаемого, за рукав.