Под красной крышей

Знаешь, она оказалась права, я больше не пустила ее в наш дом, поэтому ты ее и не вспомнишь. Наверное, ты должна сразу узнать это обо мне: я не выношу людей, которые затевают что-то за моей спиной. Даже если они одержимы только добрыми намерениями… В моем мире все должно быть честно, или – вон из этого мира!

На следующий день мне позвонила жена твоего отца – Лидия. Вести были и радостными, и горькими: Егор уже вне опасности, а их дочь поместили в психиатрическую больницу. Что, в общем-то, давно напрашивалось, они упустили момент… А сейчас врачи не проявляют оптимизма. Но Лида благодарила меня так горячо, что стало ясно: они с Егором разгребли все неясности и остаются вместе. Чтобы сообща спасти свою девочку.

Это их беспомощное, почти стариковское единение не обидело, а тронуло меня. Успокоило. И когда Егор позвонил спустя неделю и снова попросил разрешения увидеть тебя, я согласилась, держа в памяти то, что никто не смеет пытаться осчастливить человека без его ведома. Ведь другим неведомы наши истинные желания и страхи.

О своих я никому никогда не рассказывала. Только тебе».

2005 г.

Да будет подданным светло!

Вот вечер сладостный, всех преступлений друг.

Шарль Бодлер «Вечерние сумерки»

Юлия Лавряшина

Повесть

* * *

Когда Марк проснулся, дождь уже заканчивал сбивчивый долгий рассказ о летних днях, знавших его ребенком, позволявшим себе выскакивать с оголтелым шумом, не обращая внимания на светившее солнце. Теперь в монотонном голосе слышалась усталость. Размытый пульс бился неспешно, ведь предстояло прожить долгую осень и застыть колючей крупой, погружаясь в седую старость. Дождь пытался заглянуть в окно комнаты, где спал мальчик, которому уже не хватало отцовского дивана, и длинные ступни его свешивались из-под одеяла. Но портьеры сдвинули так, что оставалась узкая темная щель, и снаружи была видна только взъерошенная русая голова на большой подушке с вышитыми уголками.

И все же дождю удалось добудиться Марка. Приоткрыв мутноватые глаза, он не сразу сообразил, что опять уснул в отцовском кабинете. Марк иногда ночевал тут после смерти отца, которая не столько огорчила, сколько поразила его. Именно так он заявил, вернувшись в класс после похорон и с порога учуяв приторный запах заготовленных соболезнований.

«Вот ерунда! – остановился в дверях и обескураженно развел руками. – Вы слышали? Мой папа уважать себя заставил… Я и не предполагал, что он учудит такое».

Улыбаясь самому себе, Марк окунулся в плотную тишину и, как спортсмен-профессионал, из последних сил догреб до своей парты. Он не покривил душой. С раннего детства бессмертие Великого Артиста, как мальчик называл про себя отца, Льва Бахтина, казалось Марку столь же очевидным, как бесконечность Вселенной. Это пугало, но сомнению не подлежало. Отец был ведущим артистом областного драматического театра, и Марк был уверен, что именно на нем держится все современное искусство.

– Малыш, тебе придется нелегко, – предрекла когда-то Катя, младшая сестра его матери. – Это ужасно – быть сыном знаменитости.

Марк сокрушенно кивал, внутренне готовясь к тому, что со временем все будут останавливаться на улице и глядеть ему вслед сурово и требовательно.

Однако это время так и не пришло. С каждым годом театры все больше пустели, и вряд ли нашлось в их городе хотя бы полсотни людей, сумевших бы сразу ответить, кто такой Лев Бахтин. Но до полного забвения отец не дожил. Марку с матерью еще звонили из театра и приглашали на премьеры, но то ли их стало меньше, то ли про Бахтиных не всегда вспоминали, но звонки раздавались все реже.

Однако как раз накануне того дождливого дня объявилась завлит и сообщила об открытии сезона в недавно созданном поэтическом Театре в фойе спектаклем на стихи Игната Захарова.

– Вот жалость! – воскликнула мать, положив трубку. – Я никак не могу пойти, консультации до восьми вечера. Я бы с удовольствием послушала стихи… А ты ведь в детстве тоже писал, Марк! Жаль, что ничего не вышло… Если хочешь, сходи с Катей, я позвоню ей. Как раз и Володя уехал…

Светлана Сергеевна в задумчивости обвела пальцем окошечко дисплея на трубке. То, что муж сестры был в отъезде, вовсе не было «как раз». Всякий раз, когда Катя оставалась одна, старшая сестра испытывала постоянную тревогу, словно ее малышка оказывалась без страховки на большой высоте. Володя был не просто страховкой, а толстенным канатом, способным уберечь от любой беды. Когда майор Владимир Шестаков снял военную форму, старший брат, успевший стать коммерческим директором совместного российско-германского предприятия, тут же взял его к себе. Их мать работала в компании бухгалтером. Им нужны были Володино безупречное знание немецкого, неподдельная общительность и находчивый ум.

Поселились они у матери, небольшая, но трехкомнатная квартира которой истосковалась по разноголосью и перекличке шагов. Катя не успела и очнуться, как уже работала вместе с родственниками секретарем-референтом и переводчиком.