Под красной крышей

Однажды в Крыму Марк видел такую семью. Он катался с родителями на катере и, задыхаясь от восторга и солоноватого ветра, кричал что-то чайкам и бросал им с кормы кусочки мягкого батона. Когда лакомство кончилось, они прошли к ярко-голубым сиденьям, и тут Марк заметил тех людей. Сначала необыкновенно красивую женщину, с горделивой шеей и тревожными черными глазами. Он даже подумал: «Она так боится моря?» Но тут его взгляд скользнул по лицам ее детей, и, не удержавшись, Марк вскрикнул. Чуть слышно, но отец тут же встал и снова увел его на корму. И все же Марк успел оглянуться, чтобы навсегда запомнить увиденное.

Оба ребенка, брат и сестра, страдали болезнью Дауна. Тогда Марк не знал названия этого заболевания, он вообще не понял, что это – болезнь. Его охватил ужас, названия которому он не знал. Сын этой женщины, который по росту казался ровесником Марка, был одет в нарядную детскую матроску и белые гольфы.

«Разве одежда может его украсить?» – размышлял потрясенный Марк, вцепившись в горячие от солнца перила кормы.

В лице мальчика он не заметил и проблеска мысли. Тот вертел уродливой головой, не реагируя на голос матери, лишь изредка издавая низкие, похожие на мычание звуки. И все же Марка привел в ужас не он, а его хорошенькая кудрявая сестра, потому что ее безумие было незаметно на первый взгляд. Она показалась ему обычной непоседливой девчонкой, то жмущейся к матери, рука которой то и дело скользила по ее волосам, то соскакивающей с сиденья. Но уже в следующий миг все сомнения рассыпались обманной пыльцой, и эта скоротечность очарования ранила Марка куда больше, чем откровенное уродство ее брата.

– Не надо смотреть на них, – сказал отец, сжав его щуплое плечо. – Ей и без того больно, ведь она любит их.

«Любит? – хотел спросить Марк, но не решился. – Как можно любить их?»

Отец наверняка знал ответ, но мальчику вдруг стало страшно показаться ему слабоумным. С тех пор он старался задавать отцу как можно меньше вопросов. Пусть думает, что ум сына силен настолько, что не нуждается в чужой помощи…

Усевшись за массивный отцовский стол, Марк попытался сосредоточиться на воспоминании о другом дне, чтобы облегчить себе поиски. Тогда ему было лет тринадцать. Кажется, у него не оказалось бумаги, чтобы написать реферат по биологии, и он решил посмотреть у отца в столе.

Но забравшись в нижний ящик, Марк на время забыл, что же, собственно, ищет. Неведомый мир театральных программок незапамятных лет, сценариев «капустников», забавных фотографий без усилия затянул его, оставив за кулисами и время, и домашнее задание, и новый фильм, который он собирался посмотреть. Как невероятно везучий путешественник, делая одно открытие за другим, мальчик добрался до синей общей тетради, завернутой в старую, в несколько раз сложенную афишу. Марк открыл ее, ни на секунду не усомнившись в своем праве на это.

В тетради были стихи. Марк прочитал несколько, легко разбирая четкий отцовский почерк, и они понравились ему. Увлекшись, он не услышал шагов за спиной и вскрикнул, когда тетрадь вырвали у него из рук.

– Не смей шарить в моем столе, – прошипел отец и вышвырнул сына из кабинета, не добавив больше ни слова.

Марк помнил, что был оскорблен и обескуражен: в стихах не было ничего непристойного, почему же нельзя их читать? Это было странно, ведь в их доме всегда царила свобода чтения, и мальчик беспрепятственно брал и Мопассана, и Бунина. Впервые на чтение был наложен запрет… И кем? Отцом, который так стремился поговорить с ним на щекотливую тему!

Табу настораживало и внушало странные мысли, пугавшие самого Марка. Только позднее он понял, что стихи эти были написаны самим отцом и посвящались они не матери…

Тетрадь Марк нашел без усилий. Отец даже не удосужился ее перепрятать. Был так уверен в послушании сына? Прихватив стихи с собой, Марк вернулся в свою комнату и забрался в постель. Так у матери не возникнет вопроса: что он так долго искал в кабинете? На этот раз, открыв тетрадь, он внезапно ощутил неловкость, и в этом ему почудился признак того, что детская невинность утрачена им окончательно…

Прочитав стихи, Марк швырнул их на пол и с головой укрылся одеялом. Хотелось плакать, но он уже давно не позволял себе этого. Он мечтал взобраться на вершину и низвергнуть Ермолаева, но взял чересчур толстый канат. Не рассчитал собственной величины. Это были слишком сильные и талантливые стихи, чтобы хоть кто-то поверил в их авторство. Ермолаев первый учует запашок серы…

Только как он сможет это доказать?

Во сне Марк почему-то увидел Окуджаву, старенького и больного, неловко топчущегося на сцене. Рядом не было никого, кто подставил бы ему стул, подал бы гитару, опустил микрофон. Он все сделал сам, неспешно обустроил концертный мирок и, часто моргая, устремил взгляд в зал. Марку казалось, он смотрит прямо на него, не упрекая, но спрашивая с недоумением: почему ты не помог мне?

Он проснулся с пронзительным желанием увидеть отца таким вот беспомощным, ослабевшим, нуждающимся в его плече. Им не досталось подобного часа…