Под красной крышей

Марк вытащил папку с рукописью и медленно распутал завязки. Впервые у него дрожали руки, и это было тем более странно, что в школе он имел славу Невозмутимого. Ни один из экзаменов не вызывал у него трепета, даже по предметам, которые Марк откровенно не любил. А таких было большинство.

– Ну! – насмешливо бросил Ермолаев. – Может, тебе валерьянки дать? Ты что, в литинститут поступаешь?

– А вы там учились? – с надеждой подхватил Марк, выпуская завязки.

– Я? Если бы… Наш филфак и то не окончил.

– Почему?

– Значит так, или читаешь, или катись отсюда! – В голосе Ермолаева зазвучал металл, и Марк судорожно схватился за папку.

Читал он плохо – не по-актерски и не так, как это делают поэты. Гладкое чтение среднего ученика. Изредка он вскидывал глаза, но Ермолаев слушал, опустив голову, и невозможно было угадать, производят ли стихи на него хоть какое-нибудь впечатление.

Когда Марк закончил, сложил листы стопкой и, пытаясь привлечь внимание, постучал ими о папку, ровняя края, Никита вдруг вскинулся и пристально, трезво посмотрел на него из-под набрякших век.

«Он догадался! – ужаснулся Марк и едва не рассыпал листы. – Конечно же, любому ясно, что я не способен написать такие стихи».

Сгорбившись, он принялся старательно упаковывать рукопись, а Ермолаев все молчал, и это молчание вливалось Марку в душу расплавленной магмой еще не возбудившегося вулкана.

«Выгнал бы, и все, скотина! – с тоской подумал Марк. – Так нет же, будет мучить своим идиотским молчанием, пока я дуба не дам…»

Но тут Никита откинул голову на тощие ребра батареи, закрыл глаза, и у Марка больно ёкнуло сердце: так любил делать отец, когда ему хотелось подумать. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Марк подался вперед, но в этот момент Ермолаев заговорил, по-прежнему не открывая глаз, и мальчик замер в полунаклоне.

– Ну ты даешь, старик, – сказал Никита и добавил тем же серьезным тоном: – Знаешь, за это мы просто обязаны выпить. Давно мне чужие стихи не доставляли такого удовольствия.

Преодолевая притяжение пола, Ермолаев поднялся, цепляясь за изъеденный пятнами ржавчины стояк, и нетвердым шагом удалился в коридорчик, служивший одновременно и кухней.

«Да ведь ему понравилось! – наконец осознал Марк и, выпучив глаза, хлопнул себя по колену. – Он ведь поверил, что это я написал! И ему понравилось… Определенно понравилось, раз он сказал мне “старик”. О черт!»

Воодушевленный успешным началом, Марк огляделся и решил, что эта комната не настолько уж убога, как ему показалось. В стены вжимались самодельные стеллажи с книгами, между которыми то тут, то там возникали занятные коряги и необработанные минералы, названий которых Марк не помнил. Хотя должен был знать…

Огромная пятнистая ракушка, издали похожая на подстриженного ежика, лежала прямо на письменном столе, и это наводило на мысль, что Ермолаев каким-то образом использует ее в работе. На стеллажах обнаружилось еще несколько раковин, и Марк решил: это уже перебор. Прямо к обоям были пришпилены рисунки, сделанные тушью на простых альбомных листах. Подпись художника разобрать не удалось, зато явственно проступала его неутоленная страсть к Дали.

«Ермолаеву это нравится. Ему должно нравиться все сумасшедшее». – Марк попытался подобраться к рисункам поближе, но запнулся о высунувшуюся из-под стола зачехленную пишущую машинку. На ее черной крышке мягким квадратом покоилась пыль. В пальцах тут же возникло ощущение гладкости клавиш, и подушечки сладостно заныли, будто он только что исполнил сонату Бетховена.

– Ты опять мне помог, – шепотом обратился он к тому, кто был сейчас рядом с Бетховеном, и погладил шершавую папку. – Но лучше бы ты оставался со мной.

– Конкурс в следующую субботу, – объявил Ермолаев, вернувшийся с бутылкой «Монастырской избы» и вторым стаканом. – Оставь мне рукопись, я должен еще пробежать глазами. Хотя зачем… Марк, а тебе сколько лет вообще-то?

– Почти семнадцать, – заявил Марк с трусливой уверенностью в голосе.

– А, ну тогда уже можно.

Он наполнил чистый стакан до половины и со скрежетом подвинул его по столу. Понюхав свой, Ермолаев глубокомысленно заключил:

– Вино пивом не испортишь.

Отставив бутылку, он внезапно посерьезнел:

– Старичок, я, конечно, не буду отговаривать тебя участвовать в этом конкурсе, потому что у тебя может просто не случиться другой возможности издать книгу. Все эти разговоры про новоявленных Морозовых – из области фантастики. Ты в это не верь. А тут вроде как поддерживает областная или городская администрация – черт их разберет! Все они на одно лицо. Но я как Ленин – не побрезгую взять денег на благое дело, даже у бандитов. Если тебе это противно… – Никита надул губы и громко выпустил воздух. – И еще. Чем бы ни кончился этот дурацкий конкурс, я хочу тебе сказать… Потом вряд ли скажу, я человек настроения… Старик, мне кажется, у тебя есть будущее. Потом я, конечно, найду к чему придраться, когда еще раз просмотрю рукопись, уж не обессудь, но первое впечатление… Приличные стихи, очень приличные. Хотя есть в них нечто…