Под красной крышей

– Ты что-то перепутал, – весело заявил Марку низенький лысый вахтер. – Ермолаев дежурит во вторник, нынче моя смена. Да ты домой к нему сходи, он в первой общаге живет. На третьем этаже в тринадцатой комнате.

«Ну, естественно, – думал Марк, выходя из корпуса. – В какой же еще он может жить? Только в тринадцатой. Бьюсь об заклад, что с Катей они повстречались в пятницу».

Отдавая себе отчет, каким нахальством будет с его стороны явиться без приглашения к Никите домой, Марк все же не замедлил шага. Его вела сила, сопротивляться которой умели святые, но Марк никогда и не рассчитывал оказаться в их обществе. Ветер, подгоняя, дул ему в спину, а осень цеплялась листьями за ботинки. У подъезда Марк тщательно очистил их о решетку. Его мать терпеть не могла гостей, от ног которых разлетались ошметки грязи.

«О господи, – внезапно испугался он, уже оказавшись внутри и окунувшись в темноту. – Я иду к человеку, которому хочу не то отомстить, не то понравиться, а думаю о какой-то дурацкой грязи на ботинках! Я даже не представляю, как вести себя с ним, кто он такой… В театре он не был похож на сумасшедшего, маман преувеличила. Почему же я не спросил у Кати? Хотя она вряд ли и сама это знает…»

Поднявшись на третий этаж по замшелой лестнице с облупленными железными скелетами перил, Марк свернул в неосвещенный бесконечный коридор и, запинаясь о рваные, загнутые края покрытия, напоминающего линолеум, стал искать тринадцатую комнату. Дверь в нее оказалась не только не заперта, но и неплотно притворена.

– К вам можно? – громко спросил Марк, толкнув дверь, и прислушался.

Из комнаты, сквозь мрак коридорчика, донесся невнятный вопль, воспринятый Марком как разрешение войти. Он перешагнул коридор, едва не сбив плечом полушубок, видимо, проведший здесь все лето, и оказался в квадратной комнатке. Напротив, прямо на полу, навалившись спиной на батарею, сидел Ермолаев с толстенным томом на коленях. Марк остановился, пораженный, – это была любимая поза его отца.

Рядом стояли почти пустая литровая пластиковая бутыль с пивом и граненый стакан – такой Марк видел в школьной столовой. Потом он с удивлением вспоминал, что все эти мелочи, даже ржавые подтеки на батарее и оборванные петли багровых штор, бросились ему в глаза прежде, чем заплаканное лицо Никиты.

Громко, влажно всхлипнув, Ермолаев отерся краем рубахи и жалобно произнес, обращаясь к Марку:

– Черт, до чего жалко, ты не представляешь!

– Кого? – осторожно спросил Марк, оставаясь на пороге комнаты.

– Да Скотта! С таким трудом притащиться на Южный полюс и опоздать на каких-то тридцать три дня! Вдумайся – тридцать три дня… Что за число! И погиб на обратном пути. Но это как раз уже не удивительно. Он умер еще там, когда понял, что все было напрасно. Какой мужик, бог ты мой!

– Это вы о нем читали?

Никита захлопнул книгу, и Марк сразу же узнал яркую обложку.

– Географическая энциклопедия. Мать попросила купить в подарок племяннице. Решил полистать, называется… Пива хочешь?

– Нет, спасибо, – отказался Марк, брезгливо разглядывая мутную жидкость на дне бутыли. – Это вы в одиночку все выпили?

Никита с удивлением поглядел вниз и озадаченно признался:

– В самом деле все выпил… До чего Скотта жалко! Какой был мужик…

«Что же в нем такого? – не слушая, думал Марк, разглядывая некрасивое раскрасневшееся лицо Ермолаева. – Такого особенного, что не позволило Кате забыть его спустя столько лет? Мой отец был талантлив, красив, неподражаем, и мать будет помнить о нем вечно… Но Ермолаев… Неужели он чем-то похож на моего отца?»

Ему вдруг вспомнился вчерашний сон, напомнивший о том, что Марку не суждено заботиться о старом отце. А кто будет опекать Ермолаева, когда тот состарится? Почему он не удержал Катю? Сейчас у них мог бы быть сын…

– Я заходил в университет, – поспешно отгоняя неуместные мысли, сказал Марк. – Вахтер дал мне ваш адрес. Мы договаривались, что я принесу рукопись. Вы вообще меня помните?

– Обалдел, что ли? – обиделся Ермолаев. – Конечно, я тебя помню. У тебя еще имя такое…

Он защелкал пальцами, старательно припоминая.

– Марк.

– Да, точно! Я и думаю, как кого-то из великих американцев… Джон? Теодор? Генри? Но это было бы уже чересчур. А Марк – это нормально, нейтральненько.

«Да он издевается надо мной! – вскипел Марк и впился глазами в длинное лицо, выражавшее только желание окунуться в сон. – Что я вообще здесь делаю? Абсурд какой-то…»

– Ты стихи принес? – неожиданно строго спросил Ермолаев и допил пиво. – Ух, крепкое… Садись, читай. На это, – он щелкнул ногтем по стакану, – не обращай внимания. Я сейчас в самом пригодном для стихов состоянии. Чтобы слушать, я имею в виду. Писать – никогда! Огромный грех, тяжкий. Работать надо только на трезвую голову. Поэту, я имею в виду. Какой-нибудь коммерсантишка, может, по пьяни и выгоднее сделку заключит. Но поэт! Есенин, кстати, только трезвым работал, а разве мало написал? Да ты читать-то будешь или нет? Я сейчас глазами не могу, а послушать… Ну давай же!