Под красной крышей

Спят ее натруженные крестьянские руки, давно разучившиеся ласкать мужчин, ведь муж так и не вернулся из рекрутов. Разве что малохольного сына погладить… Вон сидит, бедняга, на крыльце, чего-то высматривает в небе да плетет свои мудреные сказки. Она их не слушает, до того ли! На заре корова, будто в бок толкнет, мыкнет в сараюшке, и сон – долой! Последняя короткая радость, прощай!

Марк тряхнул головой и снова повторил стихи. Они запоминались на удивление легко. Ему даже подумалось: «А может, и вправду это я их написал? Давным-давно, в прошлой жизни… А Великий Артист их присвоил». Эта мысль заворожила его, и Марк просидел без сна гораздо дольше, чем предполагал.

В школе его тянуло в сон, и на первом уроке Марк сдался, положив голову на согнутую руку. Но стоило окунуться в дрему, как ночной кошмар настиг его, и Марк только чудом не вскрикнул, резко откинувшись назад. Учительница истории бросила цепкий взгляд в его сторону, однако замечания не сделала. Бахтин был ее любимым учеником.

Дотянув до перемены и перебравшись в другой кабинет, Марк в изнеможении рухнул на заляпанную крышку стола. Но и тут ему не было покоя.

Костя настойчиво тряс его за плечо:

– Да что ты спишь-то? Чем это ты ночью занимался? Неужто и впрямь Милочку навещал?

– Заткнись, я стихи учил, – не открывая глаз, буркнул Марк, забыв, что от Кости не так просто отвязаться.

– Учил? А литературы-то не будет! Как ты думаешь, старик вытянет? В его возрасте из реанимации не так-то просто выбраться.

Марк подскочил и ошарашенно уставился на друга:

– Кто в реанимации?

– Привет! Ты что, проспал всю историю?

– Кто?

– Да Илья же Семеныч? Ты и правда не слышал? Марина же сообщила.

– Постой. – Марк схватил его за руку и больно стиснул. – Ты говоришь, в реанимации? Значит, все так серьезно? Он может умереть?

– Запросто. Это ж такое дело…

Марк выпустил, почти бросил его руку и прижал ладонь к пылающему лицу. В голове мутилось от лихорадки мыслей, и любая болью отдавалась в затылке.

– Мне… мне надо уйти, – пробормотал он, с трудом вылезая из-за парты и собирая сумку.

Встретив пристальный взгляд Милы Гуревич, он замер было, но тут же справился с собой. Костя вскочил и виновато удержал его за рукав.

– Слушай, я знаю, как ты к нему относился. Мы все любили старика, хоть иногда и болтали всякую чушь. Теперь всех совесть мучает, но только не тебе терзаться! Говорят, ты даже спас его на днях… Но ты же не ангел-хранитель, в конце-то концов! Марк, ты меня слышишь? Ты не мог уберечь его от всего на свете!

– Да пошел ты! – громыхнув столом, заорал Марк, замахнулся и, не оглядываясь, выскочил из класса.

Студеный воздух утра быстро привел его в чувство. Навалившись плечом на отсыревший ствол старой березы, Марк застыл, задрав голову и глядя в светлое, почти бесцветное небо. Все мысли разом куда-то исчезли, он мог только по старому школьному правилу – «дышать и видеть, ненавидеть…» Марк с негодованием отмел последнее слово. Ненависть была слишком громадным чувством для крошечного человечка, который не в силах исправить даже собственные ошибки.

– Пигмей, – злорадно сказал Марк и впервые не оглянулся. – Мужчина, называется…

Оттолкнувшись от едва не приросшего к нему дерева, он зашагал к дому мимо целого ряда переполненных мусорных баков.

«Всю жизнь я иду вдоль огромной помойки».

Его передернуло от прозвучавшей в этом заявлении фальши. Не было вокруг него никакой грязи. И даже преступная отцовская любовь была великолепно чиста в сравнении с ним. Марку некого было обвинить.

Возле дома он увидел мать, хотел по привычке окликнуть и вовремя спохватился. В ее руке была огромная сумка, похожая на ту, что пару дней назад он принес Илье Семеновичу. Марка пронзил страх, но уже в следующий момент он вспомнил: та сумка была немного другой расцветки.

Было похоже, будто мать переносит что-то тайком от него. Крадучись, Марк последовал за ней через пустынный сквер, как в плохом детективе прячась за худосочными деревьями. Его терзали неловкость и любопытство.

Светлана Сергеевна торопливо пересекла сквер и свернула в незнакомый короткий переулок. У Марка хватило ума не бежать за ней следом, а сначала проследить из-за угла. Выглянув, он испуганно отшатнулся – в двух метрах от него, возле первого подъезда, мать разговаривала с незнакомой женщиной. Та громко посетовала:

– Почему ж ты не скажешь ему? Здоровый лоб, мог бы и подработать.

Мать вульгарно, по-бабьи, отмахнулась:

– Да что ты! Я сама все детство копейки считала, ты же знаешь. Зарок себе дала: мой ребенок нищеты не увидит.

– А что вещи из дома исчезают, тоже не увидит?

– Это ж только мои вещи, – не сразу ответила Светлана Сергеевна. – Марк не заметит. Он вообще о тряпках мало думает.