Под крики сов

Далее посылки. Для Дафны (бедняжка, как же она там, говорили все) розовые панталоны на ворсистой подкладке с резинками понизу; подходящая розовая нижняя юбка из «Вулвортс»; и коробка конфет. Приложили записку, в которой говорилось: Дорогая Дафна, счастливого Рождества и процветания в Новом году, и да благословит тебя Бог. Доктор считает, что ты недостаточно хорошо себя чувствуешь, но мы надеемся, что в следующее Рождество ты будешь с нами и разделишь благословения Господа. С котом Федором и кошкой Матильдой все хорошо. Мне больше нечего добавить, кроме как пожелать тебе веры. Твоя любящая мать в надежде на Христа, Эми Уизерс.

Затем для Цыпки (мама, не забывай, что теперь я Тереза, я взрослая и замужем); пришлось поволноваться, покупая подарки детям. Игрушки для посылки на север. Пластиковая рыбка малышу; магнитики двум маленьким мальчикам. Боб Уизерс весь вечер играл с магнитом, собирая булавки, разбросанные по кухонному столу и приговаривая: Ну и дела, ну и дела; и еще: В нашем детстве такого не было. Также он играл с перчаточными марионетками, с полицейским, который в правой руке держал дубинку, и жалким преступником с тупым лицом и в полосатой робе; безжалостно бил преступника дубинкой, скручивал куклы в странные позы, танцевал ими на кухонном столе, пока Эми не рассмеялась.

– Ох, отец, ну ты даешь, – сказала она. – Какой же ты ребенок. Жду не дождусь, когда Цыпка, Тим и детишки переедут жить на юг, и мы их увидим; вокруг снова будет детство.

– Не хочу я детство, – сказал Боб, колотя дубинкой преступника, который плакал слезами из красных чернил, – я не хочу снова детство.

Тоби, в полудреме лежавший на диване, сказал:

– Значит, ко мне нагрянет стая визжащих детей и будет бегать вокруг моего снаряжения и вещей?

Тоби, покончив с гостиницей «Петеркин», подал заявку и получил лицензию на торговлю подержанными товарами. Он покупал и продавал бутылки, тряпки и металлолом, поломанные кровати, печи, все старое и подержанное. Иногда он ходил на городскую свалку, не на старую свалку с кольцом тои-тои, на месте которой построили новый дом, а в другое место на окраине города, недалеко от устья реки. Тоби подъезжал на грузовичке к берегу и сидел за рулем, наблюдая, как море сливается с рекой, как форельно-коричневая вода растекается, словно подол юбки, по гладким камням цвета слоновой кости; и нерешительное море, приободренное приливом, говорит тише-тише-тише самому себе; и ползет вверх, сначала маленькими лужицами, полными даров из ракушек и водорослей, затем длинной цепью бело-зеленого танца, приближаясь к реке, втягивая воздух и вздыхая по теперь уже коричнево-желтой нижней юбке из пены и растраченным водорослям и медлительному, удушливому спокойствию бурого русла. Тише-тише. Тсс.

Вот бы море остановилось на секунду, или на минуту, или на пять минут, чтобы дать человеку время на слово, или вопль, или песню, или проклятие.

И когда Тоби сидел в грузовичке, а в его ухе гудело море, он говорил раздраженно:

– Помолчи. Молчи, пока я буду думать.

– О чем ты будешь думать, Тоби?

– Обо всем на свете.

– О чем именно, Тоби?

– Ой, не придирайся к деталям. О чем-нибудь.

– О чем ты будешь думать, Тоби? О чем ты будешь думать?

– Ну и плескайся дальше, и будь проклято. Но тогда говори вместо меня.

26

Пустой дом никогда не заполнить.

Рождественские открытки устилают каминную полку; по потолку вьются шестипенсовые гирлянды, похожие на огромные вульгарные леденцы, красные, золотые и черничные; колокольчики-гармошки, которые вздыхают, когда их обдувает ветерок с улицы; ленточки и Санта-Клаусы из тонкой бумаги, подвешенные за шеи к блестящей нитке, делающей петлю между стенами кухни; умирающая сосновая ветка устало опирается на книжный шкаф, ряды календарей, отвернувшихся стыдливо лицами к стене в ожидании первого января, суля тогда предстать во всем великолепии роз и лилий, морей, закатов и затравленных оленей; горькие веточки остролиста яростно вгрызаются в выцветшие обои.

И пустой дом никогда не заполнить.

Рождество, три часа дня. Тоби и Боб Уизерс спят, один на диване, другой в кресле. Эми только что закончила мыть посуду и убрала остатки жареного ягненка и темную землю недоеденного сливового пудинга; открывая дверцу шкафчика для продуктов, висящего под грушевым деревом, она бросила несколько кусочков мяса коту Федору и кошке Матильде. Кис-кис. Кис-кис. Но Федор и Матильда слишком разомлели, чтобы развернуть свои мирно дышащие черный и серый клубки. Все вокруг дремлет, почему бы и нам не вздремнуть, говорят Федор и Матильда. Солнце нежной бело-серой лапой прикрывает свою мордочку, а немногочисленные облачные котята зевают и снова сворачиваются калачиком. Кис-кис.

И по радио «О малый город Вифлеем, приходите все верующие» [14], поет хор из специально подобранных женских голосов.